Бесполезно… Менять где-то 'выше' надо, переделывать, пока не поздно… А не войну друг другу навя- зывать! Как же глупо это всё со стороны! Горько слышать и видеть точно, как по часам, летящие в небе самолёты. Это уже не война, это работа, отработанная до тупого автоматизма… А цели? И цели уже забыты! Да и стоит ли она, эта земля, стольких смертей и разрушений?
Гриффит ещё раз спросил о чём-то, но Джейк задумался, не услышал, и не ответил. А старик, видимо, подумал, что обидел гостя, обидел своими резкими сло-вами и нападками. И потому вдруг вскочил, засуетился, принялся сгребать стружки со стола, смахивать пыль, сгрёб инструменты в охапку и отнёс их на другой стол, в дальний угол. Ковылял как-то жалко и суетливо, старый совсем и беспомощный.
А Джейк смотрел на него с высоты своего немалого роста, стоял, стиснув нож в кулаке до боли в пальцах, и всё также молчал, понимая, что пора уходить. Гриффи-ты — народ гостеприимный, без угощения не отпустят, но этому старику можно всё объяснить, рассказать всю правду, и тогда он сам, мягко говоря, его отправит: они не общаются с 'чужими', боятся их. Это сейчас так получилось, даже поговорить удалось, а всё потому, что гриффит этот не понял, что перед ним не сородич, чу-жой, и человек к тому же.
— Сейчас я, сейчас… — шептал старик торопливо. — Это я просто давно не говорил ни с кем… Вот так и получилось… Болит ведь сердце за вас, молодых… — он почему-то стыдился смотреть на Джейка, и тот тоже молчал, и напряжённость какая-то появи-лась, несвобода, скованность. Они это оба почувствовали. Джейк прошёл до того стола, на который гриффит убрал ножи, положил и свой в одну кучу со всеми, и тут обратил внимание на статуэтки, стоявшие тут же. Всякие, большие и маленькие, где-то всего лишь одна фигура человека, а где-то даже несколько, группой. Одни доделанные, зачищенные и отшлифованные, и даже уже лакированные, а какие-то — лишь только чуть-чуть тронутые резцом.
Вот фигурка девушки, опустившейся на одно колено. Юная, по-детски хрупкая, тонкие проработанные кисти рук, лицо, волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Одна рука вытянута вперёд, чуть согнуты пальцы, почти касающиеся какого-то крошечного зверька, похожего на кошку. Они вдвоём тянутся навстречу друг другу, исполненные любопытства, удивления, как при первой встрече. Удивительно, как точно удалось художнику передать настроение этого знакомства, встречи человека и животного.
Что-то в девушке показалось Джейку знакомым, фигура, наклон головы, излом бровей. Он потянулся за статуэткой, взять её в руки, рассмотреть поближе. Но тут заметил другую работу. Портрет. Только-только начатый, но уже, как видно, к нему не притрагивались давно — слой пыли делал дерево тусклым. Портрет девушки. Слегка намеченные черты лица: линия бровей, внутренние уголки глаз и даже зрач-ки, лёгким нажимом резца указана линия губ, а в уголках открытая грусть и одно-временно улыбка. Общий наклон голову — чуть влево и вниз, опущенные глаза при-давали лицу задумчивость и поразительное портретное сходство. Это была она! Она, дочь А-латы! Стоило Джейку узнать её, как он сразу же стал различать её — гриффитку — и в других работах. Это она была с кошкой, вот она, ещё совсем де-вочка, с венком из орхидей; вот она сидит, обхватив колени руками и низко-низко наклонив голову, так что даже лица почти не видно; вот она же со змейкой в руках; с букетом цветов.
Видимо, это была любимая натура гриффита. С какой любовью, с каким любо-пытством художника следил он за ростом её и её жизнью, она вся виделась в этих работах, с какой любовью и удовольствием работал мастер над каждой линией — это замечал даже непрофессионал, каким и считал себя Джейк.
Но особенно его поразила статуэтка, стоявшая в стороне от всех, небрежно засу-нутая среди стружек, обрезков, заготовок и недоделанных ложек.
Она же, всё та же девушка в полный рост, привставшая на носочки, на самые пальчики, вытянутые вверх руки, чуть откинутые назад, запрокинутая голова, ши-рокораскрытые огромные глаза, застывшие и глядящие тоже вверх, разомкнутые губы и чуть-чуть резцом намеченные зубы. Вся фигура, напряжённая до предела, натянутая, как струна, готовая в следующую долю секунды совершить движение. Но какое именно? Это так и оставалось секретом. Тончайшая, филигранная работа, одна из лучших.
Профессиональной рукой, но без заострения на мелочах показаны складки лёгкой одежды: полотнище ткани, стянутое на боку в узел, на груди — гирляндой цветы и на голове венок, длинные до середины бедра распущенные волосы — тоже без прежней во всех работах тщательности, даже с какой-то нарочитой незавершённостью, неза-конченностью, но без небрежности. Но это ещё больше подчёркивало мастерство художника. Разве можно ещё лучше передать момент танца? А это был танец, Джейк был уверен на все сто.
Такой он эту девушку ещё не видел. Это была жизнь в момент своего рождения. Это был танец, дикарский и, скорее всего, несущий ритуальный смысл, но мастер-ски был схвачен сам момент, когда зрителю остаётся лишь догадываться и пред-ставлять: 'А что дальше?'
— Это ваши работы? — спросил чуть слышно, одними губами, уже заранее зная от-вет.
— Да, — гриффит подхромал, встал рядом, взял одну статуэтку, покрутил в руках довольно небрежно, поставил на место. — Люди любят такое в подарки. Покупать пытались, а зачем нам здесь деньги? Нравится — так бери!.. Зачем же тогда резать, чтобы не дарить? — он ласково улыбнулся, коснувшись пальцами статуэтки — неза-конченного портрета девушки, коснулся осторожно, словно она была живой.
— А как же труд? Время?
— Красоту надо даром дарить. Что может быть дороже?
Даром?! Наивные существа с золотыми руками! Ведь на Ниобе эти вещицы таких денег стоят! Коллекционеры за ними гоняются. Закрытые выставки для избранных за дорогущие билеты. А те, кто их делает, живут на уровне каменного века, дере-вянными резаками дерево режут. Знает об этом на Ниобе хоть кто-нибудь? Где же справедливость и закон? Ведь нельзя же так!
— Вы просто дарите? — прошептал Джейк со стоном.
— Да не дарю уже давно! — гриффит рассмеялся беззаботно, совсем не разделяя ре-акции гостя. — Некому! Люди больше не появляются, а с другими посёлками давно связи нет… Был бы помоложе, не с ногой этой!.. — вздохнул сокрушённо. — Сходил бы, давно за Чайной не был. Там, говорят, столько нового, всё изменилось, и леса совсем не те, что здесь… А так, и за порог-то выходить страшно, упадёшь — сам уже не подымешься. Вот и приходится сидеть здесь целыми днями… Не видишь никого, не знаешь ничего… Вот приехал ты, давно уже здесь, а я узнал только что… Ладно, пойдём, у меня есть такой вкусный чай на травах… Ни у кого такой вкусный не получается, — старик пошёл к столу, потянул занавеску, впуская в дом горячие лучи, заигравшие бликами и зайчиками на всех вещах. Пошёл открыл входную дверь, устраивая сквозняк. Потом, будто опомнившись, кинулся за кружками. Поднявшая-ся столбами пыль закружилась в воздухе, затанцевали пылинки в лучах, а Джейк смотрел на них, не решаясь сказать гриффиту: 'Не надо, не надо так беспокоиться, я ухожу уже, ухожу…'
Он спешил, торопился, но не потому, что общение со стариком его тяготило, нет. Просто Джейк знал, что рано или поздно гриффит поймёт, кто перед ним, и будет лучше, если их знакомство не будет долгим.
— Совсем запустился… — ворчал на себя гриффит на ходу. — Грязь, пыль, мусор… сразу не уберёшь, потом только работы больше. Ничего… — ушёл в самый дальний и тёмный угол, за очаг, — …придёт вот, мы быстро управимся вместе-то. Она всегда помогает… Никогда меня не забывала, и тогда: приедет всего на день, а всё равно навестить зайдёт… Хорошо, что теперь вернулась, может быть, и насовсем…
Какое-то движение у двери Джейк уловил краем глаза, даже скорее сначала по-чувствовал его кожей (проклятая гвардейская привычка!), резко повернул голову — и встретился с ЕЁ взглядом. Прямо глаза в глаза! Но увидел её всю, с носков туфель и до волос, уложенных на макушке в сложную причёску с перламутровой заколкой в виде раковины. Это замершее удивление в разом напрягшейся позе. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в косяк двери. Лицо побледневшее, но с нежным румянцем на скулах, как после долгой ходьбы, и глаза — как у той статуэтки в танце — такие же большие, не удивлённые даже, а ошалевшие, обескураженные. Секунда — две! три! — они стояли неподвижно, словно сами ещё не верили в то, что они видят именно то, что видят. И в этой полной тишине и неподвижности в голове Джейка стало что-то медленно проясняться, складываться в чёткую и правильную картинку. Он по-вернулся к старику всем телом, — неподвижная шея и прямая спина, как при поворо-те на месте кругом, — и спросил:
— Ариартис?
Тихий, сдавленный шёпот сквозь стиснутые зубы, и не вопрос, а скорее утвер-ждение.
Да, конечно же! И статуэтки эти…Как же раньше-то не понял?!
А тут и гриффитка ожила, сошла с порога, прошла мимо Джейка, словно тот был частью мебели, даже взглядом не удостоила, заговорила, как ни в чём не бывало, будто её не было лишь минуту, и она,
