— Есть, сэр!
И Джейк написал и сдал этот проклятый рапорт в тот же день. И только через два месяца узнал, что семья Тилльштофов отдельным указом Его Величества выселена из столицы в самую дальнюю землю Империи, в Киркану. Весь концерн, все разработки и даже авторские права на изобретения были переданы в пользу государства.
Что-то неприятное и болезненное шевельнулось при этой новости в груди Джейка. Отчаяние или чувство вины? Он так и не разобрался в своих чувствах, подумал только: 'Эмоции?!! К чёрту все эмоции! Они не для нас, не для гвардейцев!'
Вот только в памяти помимо воли часто, очень часто всплывал тот вечер и та девушка с зелёными газами, Урсула Тилльштоф и её слова: 'Ведь мы же можем так больше и не встретиться никогда!..'
…Да, больше им точно никогда не встретиться!.. Да и смог бы Джейк при встрече посмотреть ей в глаза? Вряд ли!..
Сколько с той вечеринки времени прошло? Полгода — не больше! А Джейк понял и почувствовал на себе, хоть и не сразу: совет полковника Дарлинга во многом ему пригодился, но привыкать пришлось к новому взгляду на мир. Он только выполнял приказы, делал то, что делали все, не выказывая при этом совершенно никаких чувств, своего личного интереса. Так и вправду было проще и легче!
И сам не заметил, как превратился в автомат, почти полностью лишённый своих мыслей, своего соображения, своего мнения. Тогда только, после совещания на Фрейе, он впервые выказал хоть какую-то заинтересованность к происходящему, и даже Император об этом узнал, когда заговорил с ним, как с равным себе, а ведь никогда до этого — насколько Джейк помнил — Его Величество и словом не обмолвился ни с одним гвардейцем. Он воспринимал их, как продолжение своей тени, как нечто, само собой разумеющееся и обязательное для Его положения. Были же гвардейцы у Его отца, и у деда были! Они и у Императора Рихарда должны быть, раз так положено по традиции! А о чём они думают, чем живут — это разве так важно? Главное, чтобы работу свою выполняли чисто и аккуратно.
Кем был Джейк? Одним из них он и был! 'Антураж!' — как отозвался на этот счёт лейтенант Барклиф. Они ведь и были антуражем, декорацией при Императоре! Красивые рослые мальчики с каменными лицами и пустыми глазами! Шик, блеск, красота! А по правде — показуха! Самая что ни на есть, настоящая показуха!
Почему же нужно было столкнуться с Барклифом, столько конфликтовать с ним для того, чтобы понять всю подноготную своей прежней жизни? Увидеть себя со стороны глазами этого лейтенанта! И кем увидеть? 'Роботом-андроидом! Ходячим накопителем информации! Бесчувственной чуркой!' Как там он ещё о нас, гвардейцах, отзывался? И обо мне, в частности…
Как больно и тяжело было понимать всю правдивость этих слов, их состоятельность. И нелепость собственной жизни! Нелепость всего того, во что верил с детства, неотделимой частью чего сам хотел быть! Хотел быть — и стал!!! И во что превратился при этом? Ладно, там, в Гвардии, во Дворце, при Дворе, хорошо и легко быть человеком без чувств, но когда встретился с Мартой Маршалл здесь, на Гриффите, остался всё тем же, таким же холодным чурбаном! Таким, каким привык быть всегда! Вчера, сегодня, завтра!
А ведь любил её!.. Любил с детства! Письма писал ей даже чаще, чем матери! А при встрече хоть что-нибудь почувствовал? Хоть обиду или сожаление?!! Что там о ревности-то говорить?! Её и в помине не было…
'Ты всё потерял!' — это был суровый приговор, и вывод при мысли о прожитой жизни. Потерял! Да ведь ничего и не добился! Легче терять, когда ещё хоть что-то имеешь! А ты без своей Гвардии — ноль без палочки! Даже здесь, на Гриффите, это звание ничего не дало! Никак не пригодилось… Наоборот! Одни неприятности…
Джейк застонал сквозь стиснутые зубы, остановился, ничего перед собой не видя. Больно! Очень больно! Душа болит… Аж жить не хочется. Столько сил, столько лет, — и что же?! Всё попусту?! Как же тяжело понимать это именно сейчас, когда вокруг ни одного знакомого человека. Даже Криса рядом нет! Он бы, наверное, выслушал и всё понял. И поверил бы! Никто же в бригаде — даже он! — не знали про Гвардию, про то, что рядом с ними гвардеец! 'Бывший гвардеец!' Чёртов Барклиф! Опять он…
— Эй, ты только в обморок не падай! — усмехнулся Кордуэлл, толкнув в спину рукой, возвращая в реальный мир. Джейк огляделся по сторонам, будто видел лес впервые, в замешательстве тряхнул головой, точно мысли пытался привести в порядок. 'Всё! Хватит! Нужно жить одним днём! К чему эти нелепые терзания, когда ничего уже не изменишь?!..' Лиана с желтыми гигантскими цветами преграждала путь. И Джейк вдруг неожиданно разозлился на всю эту зелень, на всех этих птиц и бабочек, которым и дела до людей нет. Разозлился и сорвал эту лиану, оторвал и откинул в сторону. 'К чёрту всю эту дрянь!' А тело вдруг заныло, словно почувствовало боль убитого растения. Джейк до этого раза не сломал ни одной ветки, и эта боль — неожиданная и совсем необъяснимая — удивила его и даже немного отвлекла от дурных мыслей.
А сзади уже сопел и фыркал Моретти, Алмаар тоже не отставал. Они давно шли вдвоём, о чём-то уже говорили, правда, редко, перекидываясь короткими фразами на ходу. Нужно идти! Догонять остальных, капитана и Кордуэлла! Джейк пошёл вперёд, даже шаг ускорил. Он хотел быть один, оторваться от замыкающих, но и Кордуэлла оставить впереди. Пусть идёт! И плевать на капитана с его приказом!
Они вышли на поляну уже в сумерках, когда идти дальше было уже нельзя, если, конечно, не хочешь сломать себе шею или запутаться в паутине невиданных растений. Именно здесь капитан и решил, видимо, сделать ночёвку. Он и Кордуэлл ждали остальных, когда Джейк вышел, они оба пили воду каждый из своей фляжки. Джейк привалился плечом к стволу дерева, закрыл глаза, отдыхая. Хотелось пить, но лень было шевелиться. Сейчас главное отдышаться. Он и устал-то больше от всех этих дурацких мыслей, беспокоивших его весь день, даже дорогу, вот, не запомнил. Как шёл?
— Где остальные? — хмуро спросил Дюпрейн. — Почему тянутся так долго?
Алмаар и Моретти, поддерживая друг друга, вывалились из полумрака, так же вдвоём повалились на землю, заворочались, отстёгивая фляжки; забулькала вода.
— С водой поэкономнее! — мрачно прикрикнул капитан. — До реки дойдём только завтра… И тянетесь почему так долго? Да ещё по двое и в обнимку?! Это что, прогулка по городу? Я сказал: расстояние между каждым — три метра! В пределах видимости! Это только первый день, а вы?!! Вы все пораспустились вконец! Никакой осторожности! Никакой дисциплины! Сионийцы нас тепленькими возьмут и сопротивления никто не окажет! Позор!
— Господин капитан, — позвал Алмаар. Дюпрейн повернулся в его сторону — вдруг извиниться попробует? — но тот спросил вдруг:- Курить можно?
— Нет!! — рявкнул Дюпрейн в ответ. 'Что за тупоголовые дети?! Боже! Я им одно, а они — только и думают о еде и куреве! Какая, к чёрту, безопасность?! Какая осторожность с таким отношением к делу?'
Они обиженно засопели, замерли. Моретти даже пить перестал, так и замер с фляжкой у рта, лишь Тайлер, всё её стоявший у дерева, переступил с ноги на ногу, но беззвучно.
'Обиделись, значит! Обиделись!.. Детвора несчастная! — готов был закричать капитан, но он из своего личного опыта понимал: нельзя настраивать группу против себя. Они должны выполнять приказ, понимая его целесообразность, а не потому, что этого лично мне хочется. Осторожнее, друг! А то один из них этой же ночью тебе глотку попробует перерезать… Хотя нет! Среди них такой вряд ли найдётся. Поворчать, поныть, покричать… Пожалуйста! Но не более того! Ничего! Мне вас недолго терпеть… Справлюсь!'
— А почему, господин капитан? — опять Алмаар. Что за зловредный тип?! А ведь в личном деле про это ни слова не сказано, и лейтенант про него ничего вразумительного не сказал.
— Ни о каком отдыхе и речи быть не может, пока место для ночёвки не готово! — ответил Дюпрейн, тщательно подбирая каждое слово и стараясь не выказывать эмоций. Нет, он не рассердится больше! Не допустит возможности показать свою слабость, а им — позлорадствовать.
Капитан сам выбрал место, но не на поляне, а чуть в стороне, под высоким деревом. Ветки, оплетённые лианами, спускались почти до земли. Здесь была постоянная тень, потому и трава под деревом не росла, а земля оказалась сухой и рыхлой. Костра не разжигали: капитан запретил, только наломали гигантского папоротника, чтоб не спать на голой земле. Каждый приготовил себе место, и лишь после этого капитан дал разрешение на отдых и на ужин. Ужинали сухим пайком: небольшими питательными брикетами,
