— Пришёл — и всё! — Алмаар пренебрежительно пожал плечами, но в этом движении уже не чувствовалась та привычная, свойственная ему всегда и во всём беззабот-ность, неприкрытая бравада и рисованность. Видно было, что и сам он с трудом верит в то, что вновь оказался в привычной ему обстановке, среди знакомых людей, среди своих, — ниобиан! — как бы плохо они к нему ни относились. Бледный до жу-ти, просто белый, по-мальчишески взъерошенный, с дрожащими руками, но в под-жатых губах, в уголках глаз — застыла решимость, почти отвага, но без геройства. И испуг! Словно он впервые осознал серьёзность происходящего!
'Вернулся! Вернулся назад! — Дюпрейна эта новость шокировала, такого он не ожидал, тем более от Алмаара. — Через дорогу мимо сионийцев, готовых открыть пальбу на любой шорох! Через заминированную обочину! Или он просто запомнил, где и как шёл в первый раз?.. Запомнил? Этот разгильдяй?! С его-то беззаботным наплевательством! И нас сумел найти! В лесу, ночью! Один! И без патронов!? Сле-допыт чёртов! Ведь может же, всё может, если жить захочет!' И Дюпрейн глянул на Алмаара, впервые почувствовал к этому типу странное, совсем новое чувство и понял сразу, это уважение. Невольное уважение профессионала к человеку, который хорошо — без помарки! — сделал опасное, рискованное дело. Но уважение это, не успев родиться, пропало так же внезапно, стоило Дюпрейну вспомнить о провале операции и о том, кто в этом был виновен. 'Жить, значит, захотел, подлец! До своих вернулся! Пришёл! Подвёл команду, подвёл всю операцию! Один — под-вёл всех! И ещё хватило наглости после этого назад прийти?! Подлец! Невиданная наглость! Просто поразительная!.. Ведь пристрелю же, паршивца, и рука не дрог-нет!.. Неужели ты сам этого не понял?! На смерть ты вернулся, дружок! От моей пули, от моей руки…'
— Пришёл, значит, да? — чуть слышно страшным голосом спросил Дюпрейн, и слышно было, как клокотали в его груди ярость и ненависть к этому человеку. А потом вдруг заорал, срывая горло надсадным криком:- Вста-а-ать!!!
От этого вопля они вздрогнули все четверо, разом моргнули. Каждый понял, ЧТО сейчас будет. И Янис тоже понял. Но поднялся он нарочито медленно, даже бровью не повёл, только в чёрных зрачках его холодным пламенем полыхнула ненависть.
— Именем Его Величества… — медленно начал Дюпрейн зачитывать приговор, чёт-ко выговаривая каждое слово, словно вкладывая совсем иной, понятный только ему смысл, глядя прямо в эти зрачки — с ненавистью неменьшей. Пистолет он выхватил из кобуры ещё раньше незаметным для всех движением.
— Да к чёрту ваш устав, капитан! — не выдержал Алмаар, перебил резко. — К чёрту всё это, все эти формальности! Хотите стрелять — стреляйте сразу! Ну!! — и он сделал широкий шаг навстречу, глядя без страха, с вызовом. Весь его страх остался где-то там, на той стороне дороги… Разве объяснишь им всем… Разве сможешь рассказать словами то, что он пережил за те полчаса, поведать о том, — и какими словами? — что выпало на его долю? Один! Совершенно один! С пустым автоматом! Без едино-го патрона! В чужом лесу! На чужой земле среди выстрелов и криков — чужих кри-ков и чужих выстрелов! И — один!!!
Да уж лучше действительно смерть, чем ещё раз такое!.. Это унижение, это недо-верие, эта подозрительность от своих же, от ниобиан! Сейчас Янис был согласен даже на смерть от рук капитана, хоть и ненавидел этого человека всей душой, всем своим существом! Знал: здесь, в этой команде, он — один! И никто никогда не за-ступится за него, никто не пойдёт против капитана, все примут всё, как должное, как и в тот, в первый раз, когда этот же 'Бергстон' хищно целился в него, здесь, в этом отряде, среди этих же ребят он был лишним… Ну и пусть, пусть смерть! Но безоружным он больше и шага не сделает…
Но Дюпрейн не выстрелил. Нет! Он не позволит этой сволочи так легко уйти и сам не пойдёт у него на поводу. 'Стреляйте!' Мерзавец! Да с каким вызовом, с каким гонором, с какой дерзостью! Проклятый уголовник! Он коротким, но точным ударом закатал этому паршивцу со всей силы стволом пистолета под рёбра. Такой удар мог их запросто сломать, но Дюпрейн всем сердцем желал, чтобы Алмаару стало больно, очень больно. Как же он его ненавидел, но знал, если бы выстрелил сейчас, спустил курок, — сочувствие остальных осталось бы на стороне дезертира, а его — капитана — при любом раскладе не сумел бы понять никто.
Янис задохнулся от неожиданной боли, закашлялся, согнулся пополам, закры-ваясь руками, но, вместо того, чтобы отступить, сдаться воле капитана, неожиданно в стремительном броске кинулся вперёд, на Дюпрейна. Тот не ожидал такого выпа-да, даже сообразить ничего не успел, а они оба уже покатились по земле.
Джейк кинулся с места первым — разнимать. Кордуэлл тоже вовремя пришёл на помощь. Вдвоём они сумели оттащить Яниса, а Моретти придержал Дюпрейна, сидящего на земле. Конечно, капитан мог бы стряхнуть этого дезертира с себя од-ним движением, но всё получилось неожиданно, ярость так и кипела в нём, он и сейчас мог бы легко избавиться от Моретти, но, видимо, сам понял, что, ввязавшись в эту нелепую драку с Алмааром, совершил непростительную глупость. Непрости-тельную в первую очередь себе самому. Потерял самообладание, не удержался, хотя после всего, что произошло, и не удивительно.
Вытирая кровь с разбитой губы, — 'Достал-таки, гадёныш!' — Дюпрейн медленно поднял голову, посмотрел на Яниса. Тот ещё вырывался из сдерживающих его рук, яростно скаля зубы и сверкая глазами, а потом, встретив взгляд Дюпрейна, неожи-данно затих, сник разом и заговорил без крика, без психа, но с ненавистью, и по-этому тщательно выговаривая каждое слово:
— У меня не было ни одного патрона. Ни одного! Пустой автомат! Благодаря ва-шей милости, капитан! Мне даже застрелиться было б нечем, в случае чего… И если вы думали, что я сдамся, то ошибались! Очень ошибались… Да отпустите же вы меня, наконец! — крикнул он вдруг со злостью и ещё сильнее дёрнулся.
И тут Дюпрейн неожиданно засмеялся, впервые за все дни, рассмеялся легко, поч-ти беспечно, даже качнулся назад:
— Так… ты застрелиться… хотел! Ха-ха-ха! Тоже мне — самоотверженный вояка! Застрелиться!.. Умру сейчас!.. Вот ведь, чёрт возьми, шутка-то где!.. Застрелиться — ты!? — и он указал пальцем на Яниса. Тот ещё сильнее взбеленился: реакция капита-на довела его чуть ли не до бешенства. Дюпрейн неожиданно замолчал, нахмурил-ся, заворочался, убирая пистолет в кобуру, а потом проворчал устало:
— Ладно, отпустите его…
И они снова расселись на земле кто где. Моретти и Кордуэлл закурили, уже не спрашивая разрешения, да и сам Дюпрейн вряд ли обратил на это внимание, так как думал сейчас о другом. Джейк отстегнул фляжку, стал пить неслышно, чтоб капи-тана лишний раз не раздражать, он думает сейчас за всю группу, ищет выход из сложившейся ситуации. Алмаар же сидел в стороне от всех, злой, бледный, с ссади-ной на правой скуле и с разбитыми губами, смотрел себе под ноги. Да, отделался он легко по сравнению с тем, чем всё должно было для него закончиться.
— Слушай, Моретти, — неожиданно попросил Дюпрейн, — дай, пожалуйста, сигаре-ту! — протянул рядовому раскрытую ладонь.
— Вам?!! — Марио побледнел не меньше, чем тогда, при виде сионийских солдат. Эта необычная просьба поразила всех, даже Алмаар заинтересованно обернулся, хотя и сидел ко всем спиной.
— Раскурить? — снова спросил Моретти, дрожащими пальцами вытряхивая сигарету из смятой пачки; Дюпрейн молча кивнул в ответ рассеянно, думая совсем о другом. А потом он сидел, положив руки на колени и подтянув ноги к груди, курил медлен-но, не торопясь, чувствуя на себе удивлённые взгляды своих солдат. Ему, конечно, было всё равно, что они подумают, просто нужно было успокоить расшалившиеся нервы. Не рассказывать же им, что раньше курил до спецзадания в Киркану, а потом бросил… Отвык за полгода в горах и не курил с тех пор лет десять, до этого вот дня. А всё через эту сволочь, через Алмаара…
Подносил руку с сигаретой к губам, затягивался и следил за тем, чтобы пальцы не дрожали, и сам думал с каким-то безразличием: 'Да-а, на пенсию пора. Хватит уже по джунглям с сопляками бегать!.. Хотя это и так последнее задание… Устал уже… Нервы сдают и мастерство уже не то…'
И Джейк, не отрывающий взгляда от капитана, видел по его напряжённым пле-чам, по лицу и по взгляду, что Дюпрейн отчаянно пытается не показать своего со-стояния, скрывает злость и усталость. Алмаар же отметил про себя другое: 'А ведь этот тип знает толк в куреве… Курил, верно, когда-нибудь.' Видел с жадностью, с голодной жадностью, как Дюпрейн держит сигарету тремя пальцами — большим, указательным и средним — щепотью. Как он, явно наслаждаясь ароматом дыма, медленно выдыхает его
