уюта.
У ворот уже ждала, завернувшись в тяжелую шубу, Генриетта Шмельц. В свете автомобильных фар ее лицо светилось узким белым пятном. Анатоль открыл дверцу и воскликнул:
— И вот я у тебя, где так давно не был!
— Ты, как всегда, вовремя. Мне тоже нужно поговорить с тобой.
— Я чувствую, наступило затишье перед бурей, — пророческим тоном заявил директор «Мюнхенских вечерних вестей» Бургхаузен.
— У меня голова от забот лопается, как подумаю, что нас ожидает в ближайшие дни, — поддакнул Замхабер, заместитель шеф-редактора.
Они сидели за угловым столиком в подвальчике ресторана «Дунай» и беседовали с глазу на глаз. Была половина шестого утра. Мюнхенские гуляки, захаживавшие с утра пораньше опохмелиться, предпочитали верхние залы.
Бургхаузен продолжал:
— Завтра — нет, собственно, уже сегодня, — ну, в воскресенье вечером в редакции будут готовить номер за понедельник. Меня, к сожалению, не будет, срочно нужно в Гармиш. Там будет заседание кредитного союза, а я — член правления.
Замхабер, чье одутловатое лицо под утро походило на мешок с водой, спросил заискивающим тоном:
— Что, как вы полагаете, я должен предпринять, если Вардайнер действительно решится… Предостеречь его, стараться убедить или открыто пригрозить?
— Ни в коем случае, — покачал головой Бургхаузен. — Не забывайте, мы объективная демократическая газета, где каждый может изложить свои взгляды. Пусть Вардайнер делает то., что считает нужным. Нам с вами нельзя упускать только одного: чтобы за свою публикацию на страницах нашей газеты отвечал только он. Все остальное решится само собой — включая то, что его функции, возможно, придется передать другому.
«Разумеется, в нашей работе существуют испытанные методики и проверенные подходы. Но они не всегда помогают. Ни один криминальный случай — а тяжкие преступления тем более — не похож один на другой. На практике это означает, что всегда приходится начинать сначала, словно впервые сталкиваясь с преступлением. Поэтому так важно, чтобы у криминалиста было достаточно терпения и энергии.
Преступность не признает никаких правил, у нее всегда новое лицо. Это относится даже к самым примитивным и грубым случаям в истории криминалистики. Так, маньяк-убийца Кюртен имел репутацию милого и весьма любезного соседа. О Барче, убивавшем детей, все говорили, что он прекрасно воспитанный человек. А вот убийца женщин Кристи, кровавый лондонский маньяк, тот вообще был полицейским. Пусть просто постовым, зато историки криминалистики так любят вспоминать об этом…
Я не случайно о них вспомнил. Ведь в полной мере все относится и к «делу Хорстмана». И здесь был спрятан ключ ко множеству его загадок. Тому, кто хочет разобраться в этом, придется действовать по принципу: убийцы могут жить и во дворцах.
И не всегда легко криминалисту смириться с этим. Циммерман — тот может. А вот у Кребса до сих пор проблемы. И если я дошел до этого раньше других, то потому, что большую часть жизни прожил один, с единственным другом — псом. А звери преступлений не совершают. Это прерогатива вершины творения — человека».
Незадолго до шести Вальдемар Вольрих добрался до квартиры редактора Лотара на Унгерштрассе. Дубасил кулаками в дверь и жал на звонок, пока не добился своего.
Лотар открыл в синем халате, надетом на голое тело, и улыбнулся спросонья, узнав Вольриха. Но тот, довольно грубо оттолкнув его, влетел в квартиру и остановился только в кабинете. Там он вдруг ухмыльнулся, заметив, как в комнате много повсюду полок, витрин и стеклянных шкафчиков с изящными безделушками из дорогого фарфора: фигурками, статуэтками и игрушками из баварского Нимфенбурга, саксонского Майсена, голландского Дельфта, итальянской Флоренции и из Южного Уэльса.
— Что вам угодно? — спросил Лотар.
— Пожалуй, оглядевшись тут, я с удовольствием изобразил бы слона в посудной лавке, — вызывающе заявил Вольрих. — Это мой несбывшийся сон с детских лет.
— Это дорого вам обошлось бы, герр Вольрих.
— Но для кого? — Вольрих многозначительно усмехнулся. — Но об этом потом. А теперь о главном: я послан к вам руководством нашего издательства с приказом выдать все документы, оставшиеся после Хорстмана. Они с юридической точки зрения являются собственностью фирмы.
— Ас чего вы взяли, что они у меня? — осторожно спросил Лотар. — Кто это вам сказал?
— Кем бы он ни был, одно ясно: Хорстман работал здесь, ты предоставлял ему убежище и теперь должен отдать его бумаги!
— Какие бумаги?
Вольрих шагнул к ближайшей полке и с циничной ухмылкой схватил прекрасную, тончайшей лепки фарфоровую фигурку арлекина, раскрашенную нежными красками, изделие Бустелли из Нимфенбурга. Ценой около восьми тысяч марок. Медленно подняв фигурку, он бросил ее… Осколки разлетелись по полу… И с детским наслаждением наступил на них.
Лотар побледнел.
— Вы мне за это заплатите.
— Почему бы и нет? — ответил Вольрих. — Но вначале ты должен дать мне то, что оставил Хорстман. Все его записи, заметки, вообще все, включая распечатки. И чтобы ты не сомневался — здесь много чего можно разбить. И я это сделаю в два счета!
— Ив присутствии свидетеля?
— Откуда тут взяться свидетелю?
Лотар обернулся: в дверях спальни появилась Мария Антония Бауэр, секретарь редакции «Мюнхенского утреннего курьера». Она улыбалась, и в лице ее читалось презрение к Вольриху и радость, что она испортила ему все дело.
Вольрих медленно отступил. Но, еще не закрыв за собой дверь, огорченно и угрожающе крикнул:
— Оба вы ненормальные! Ищете неприятностей на свою голову! Возьмитесь за ум, пока не поздно!
— Я ужасно устал. — Анатоль Шмельц устремил на жену страдальческий взгляд. — Просто смертельно!
— Знаю. — Генриетта с трудом подавила вспышку недовольства. — Ты всегда до смерти устал, когда хочешь избежать разговора со мной. Но сегодня можешь не разыгрывать спектакль, я тебе не поверю!
— Весь свет сговорился против меня, — плаксиво жаловался тот, — никто не хочет дать мне хоть капельку покоя!
Они сидели лицом к лицу в гостиной виллы на озере Аммер в окружении собиравшейся годами дорогой обстановки, сочетавшей тонкий вкус с деревенской основательностью. Но Анатоль Шмельц не замечал окружения, в котором очутился. С обиженным видом взирал на жену.
— Человек ищет тихой пристани — и что находит?
— Женщину, которая не желает больше жить с тобой.
— Ну постой, тебе что, плохо живется? — заныл Анатоль. — У тебя есть все, что душе угодно. И признай, я очень великодушен. Чего еще ты можешь хотеть?
— Развода. — Она старалась преодолеть возбуждение и держать себя в руках. — И приличное
