– Пошлешь кого-нибудь в усадьбу Соболинских.
– Да я и сам слетаю, ваше сиятельство!
– Я уж понял, что ловок, – усмехнулся он. – Что ж, езжай. Постой, я напишу.
Алешка с готовностью подставил спину, на которую он положил листок и с нарочитой небрежностью написал несколько слов, после которых, он был уверен, господин Соболинский непременно захочет дать ответ.
– Отдашь в руки хозяйскому племяннику, Сергею Михайловичу. И никому более. Понял?
– Какой же он теперь племянник? – удивился Алешка. – Федосья Ивановна-то на днях померла!
– Федосья Ивановна умерла?!
– Вчера и похоронили.
– Вот как… Значит, хозяину отдашь. И вот еще что… Где ее могила?
– Там же и похоронили, ваше сиятельство, на погосте, где все Соболинские лежат.
– Постой… Почему графиню похоронили в имении Соболинских?!
– Какую графиню? – вытаращил глаза Алешка.
– Мою жену. Ты только что сказал, что ее похоронили на погосте, где лежат все Соболинские!
– Так я то про Федосью Ивановну сказал! Графиню-то откуда, ваше сиятельство?
– Ты что, совсем дурак? – рассердился он.
– Никак нет! – парень вытянулся в струнку и замер. Видимо, был научен, что если хозяин сердится, так ему лучше не перечить, а терпеливо и молча снести все. Даже если бить станет, все одно терпеть и молчать.
– Я спрашиваю тебя о моей жене, о графине Александре Васильевне! Где ее похоронили?
– Так ведь разве она померла?! Вот не знали, ваше сиятельство! – Алешка и самом деле чуть не заплакал. – Вот беда, так беда! Когда ж успела? Вчера только сидела на бережку, холстину красками пачкала. Сам видел. Я уж, простите, ваше сиятельство, больно любопытный. Не удержался, подплыл в лодке-то и глянул: что там барыня делают?
– Что ты несешь?! На каком бережку?! Какую холстину?! Ее убили с месяц назад! Разбойники напали на ее карету!
Алешка захлопал глазами, видимо пытаясь что-то сообразить. Он схватил мальчишку за грудки и затряс, крича при этом:
– Я тебя спрашиваю: где ее похоронили?! Все ли сделано, как должно?! Где староста?! Отвечай!!!
– Да я в толк не возьму, барин, о чем вы! – заплакал Алешка. – А что она в дом свой не едет, так в том не наша вина, хоть убейте! У сестры своей живет, в Иванцовке! Что ж было бежать за ней, сюда звать? Так ведь сами знаете: хозяин – барин… Ну не хочет она сюда, – заныл парнишка. – Так ни разу и не была…
– Как ты сказал? В Иванцовке… у сестры… – он внезапно охрип. Руки его сами собой разжались. – Ступай… Позови мне кого-нибудь…
От ворот к ним уже колобком катился запыхавшийся староста, видимо, камердинер Федор зря времени не терял. Пока хозяин допрашивал Алешку, кто-то из дворовых сбегал в деревню.
– Ваше сиятельство… – еще издалека слезно заговорил староста. – Вы уж не гневайтесь, коли мы в чем виноваты… За все до копеечки готов отчитаться… И про Алешку не гневайтесь… Коли вы бы мне сразу отказали…
– Оставь, – с досадой сказал он. – Отвечай мне: правда, что графиня жива?
Староста заморгал глазами, видимо, прикидывая, как сказать, чтобы еще больше не рассердить хозяина?
– Я говорю про графиню Александру Васильевну! Говори правду! – прикрикнул он.
– Так ить… мы так и поняли. Вы уж не гневайтесь, ваше сиятельство. Кто его знает, что там меж вами вышло? – хитро посмотрел на него староста, круглый и сдобный, как масленичный блин, мужик с окладистой бородой. – Вы господа, вам и воля. А мы что? Как сказали, так и сделали. От вас ведь никаких распоряжений на сей счет не было. А графиня молодая и не заезжала. И за мной не посылала. И денег, ваше сиятельство, не просила. Неужто бы я ей отказал? – с обидой спросил староста.
– Давай по порядку, – велел он. – С месяц назад моя дочь написала ко мне, что моя жена, графиня Александра Васильевна, умерла. Что ее… – он слегка запнулся, – убили напавшие на карету разбойники. Тело ее кучера, Федота, которого тоже убили, привезли в Петербург, в мой дом на Фонтанке. А графиню, как мне сказали, похоронили здесь. Было это?
– В толк не возьму, о чем вы, ваше сиятельство, говорите! Когда она приехала, я не знаю, Богом клянусь! – староста торопливо перекрестился. – Только по уезду вдруг слух прошел: графиня-то молодая здесь! У сестры живут! Потом сказали, что видели ее. С господином Соболинским они ехали, в его коляске. Наши, деревенские, их видели.
– С господином Соболинским?!
Он оглянулся: где ж Алешка? Но того уже и след простыл.
– Вели заложить коляску!
– Так ведь, ваше сиятельство…
– Черт с ней, с коляской! Лошадь под седло! Живо!
Кто-то тут же метнулся на конюшню, а пространство перед домом стало быстро заполняться людьми.
– Барин приехал! – мигом разнеслось по усадьбе.
«Она жива… Жива…, – думал он, нетерпеливо погоняя лошадь. Все тотчас оказалось забыто. – Она жива… Больше ничто не имеет значения… Главное, она жива… Нет, это не может быть правдой… Это было бы слишком большое счастье, которого я не заслуживаю… Этого не может быть…»
Он не помнил, как доехал до Иванцовки, и, замирая, спросил у бросившегося к нему, чтобы принять лошадь, мужика:
– Графиня Александра Васильевна что, дома?
– Их сиятельство на прогулке, – важно ответил тот.
– А… где? В саду? Или… уехала куда?
– Видать, опять к озеру пошли. Любимое их место.
Он торопливо пошел по тропинке в сад.
– Да вы погодите, барин! – крикнул ему вслед мужик. – Вам ее сейчас отыщут! Доложить же надоть! Барин! Да неладно так-то!
– Оставь, – отмахнулся он.
Голубое платье он увидел издалека. Сердце замерло: «Неужели она? Она!» Шаги его сами собой замедлились. Он подошел к жене, все еще не веря, что такое возможно, что слух о ее смерти оказался ложным. Александра, никого и ничего не замечая, склонилась над мольбертом, накладывая на холст быстрые короткие мазки. Он какое-то время стоял рядом, не в силах сказать ни слова. Ему довольно было просто смотреть на нее. Вот она вздохнула, отложила кисть и с досадой посмотрела на холст. Потом обернулась.
Ее лицо выразило удивление: она увидела его. Она было обрадовалась, о чем говорил ее порыв: броситься к нему, обнять… Но потом вдруг что-то вспомнила, на ее лицо набежало облачко, а руки бессильно опустились.
– Сашенька, – тихо позвал он. – Что же ты делаешь? Что же мы делаем? – тут же поправился он. – Неужели ты могла подумать… – он говорил с огромным трудом и все никак не мог найти нужного слова, чтобы она могла понять, что он чувствует, – подумать, что я… что мне будет легче, если я узнаю, что ты умерла?
И тогда, скорее поверив несчастному выражению его лица, чем словам, которые все были не те, она решилась: шагнула ему навстречу и осторожно, оберегая живот, прижалась и замерла…
Они говорили торопливо, перебивая друг друга: так много всего накопилось.
– Ты меня прости, Алексей Николаевич. Я виновата перед тобой. Но только не в том, что мой ребенок…
– Я знаю. Я не должен был этому верить…
– Элен… она…
