– Это хорошо, что ты не стал лгать, – похвалил Сергей. – Значит, ты и впрямь человек богобоязненный. Но уясни: ты всё еще в полушаге от участи твоих людей, незавидной участи, уж можешь мне поверить!
В подтверждение его слов со двора донесся особенно пронзительный вопль.
– Батя, я тебе все еще нужен? – по-словенски поинтересовался Славка. – Хотелось бы поглядеть, что там придумал для разбойников Свардиг.
– Нужен, – отрезал Сергей. И – по-ромейски: – Что скажешь, монах?
– Принять муки от язычников за Христову веру – счастье для меня, – с достоинством произнес монах. – А вот тебе Господь предательства не простит.
Сергей расхохотался. Надвинулся на монаха, взял его за плечи, встряхнул легонько и пояснил:
– Там, во дворе, не за веру Христову страдают, а за насилие и смертоубийство. Ты что же, думаешь, Господь не разберется, кто за что страдает?
– Господь всеведущ… – просипел монах.
– Это правда, – согласился Сергей. – Господь знает все, а я – всего лишь человек и многого не знаю. А хотелось бы.
– Свет Истинной Веры…
– Оставь. Я человек грешный. И любопытный. Потому сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты… – Сергей сурово сдвинул брови и глянул на монаха со всей возможной строгостью: – …Ты будешь мне отвечать быстро и точно, как на исповеди. А если захочешь солгать, подумай о том, что не только язычники умеют допрашивать.
– Ты будешь пытать единоверца?
Всё же в присутствии духа монаху не откажешь. Вспотел от страха, трясется, как мышь, однако голос тверд.
– Скажи мне, сынок, сможем ли мы пытать единоверца? – поинтересовался Сергей у сына.
– Вообще-то, сможем, – деловито ответил Богуслав. – Покаемся, батюшка епитимью наложит, но коли сказать, что пытали монаха германского, то не думаю, что епитимья будет тяжелой.
– Отец наш духовный – из Моравии, – доверительно пояснил Сергей. – Его старшего брата, иерея моравского, брат во Христе, епископ Зальцбургский, в застенках заморил до смерти.
– Но я…
– Ты, ты, – Сергей снова навис над монахом. – Давай, дружок, говори, кто ты есть на самом деле. Что- то не верится мне, что у императора ныне такая нежная любовь с Речью Посполитой, что его человек возглавил посольство великого князя Мешко.
Вот тут-то всё и прояснилось. И дары скромные, на грани оскорбления… Не мог же князь Мешко не знать, что любо Владимиру. Пусть не встречались ни разу, но купеческие караваны регулярно туда-сюда ходят, обмениваются информацией.
Нет, не Мешко собирал сундучок, а те, кому не очень-то нравилось усиление Польши. Пусть и крестил Мешко свой народ по латинскому образцу, а всё равно. Тем более – с чехами породнился: женился на дочери Болеслава Жестокого, младшего брата чешского князя Вацлава[18] . Немцам была совершенно ни к чему сильная Польша. Но, с другой стороны, Киеву сильная Польша, да еще союзная с Чехией, тоже без надобности.
– Ты ведь знаешь, кто я? – спросил монаха Сергей.
Тот поспешно кивнул.
– Ты знаешь, что у меня есть друзья не только в Киеве. Они есть в Мерзебурге и в Магдебурге… – подождал, давая возможность монаху осмыслить информацию. – …А вот в Гнезно их нет.
Чистая правда. С поляками «торговый дом» боярина Духарева особых дел не вел. Смысла не было. Те же товары дома – дешевле.
– Скажи тем, кто тебя послал, что я готов поспособствовать их интересам. Герцог Владимир Киевский выступит против герцога Мешко. Сразу же, как только у герцога Мешко на западе возникнут проблемы. Понял меня? Сначала – вы, а потом – мы.
Монах еще раз кивнул. Но уже не так поспешно. С достоинством. Понял, собака, что не станет Сергей распускать его на ремешки.
– Богуслав, – Сергей повернулся к сыну. – Ты всё слышал. Поручаю этого человека тебе.
Сын скривился. Сергей гримасу проигнорировал.
– Возьмешь с собой троих гридней и проводишь его до Сандомира. Дальше святой отец сам справится. Так?
– Справлюсь, справлюсь, – заверил монах. – Дальше земли христианские. Божьего человека не обидят!
С сандомирским настоятелем они были – друзья. Одного гнезда птенцы.
– Вот и договорились, – резюмировал Сергей. – Иди к себе, монах, собирай вещи. И жди. Сам во двор не суйся. Не ровен час выпотрошат, как спутников твоих.
Сергей улыбнулся, а монах слегка побледнел. Судя по истошным воплям, доносившимся с подворья, умирали польские шляхтичи трудно.
Когда монах убрался, Сергей сказал сыну:
– Хочу, чтобы ты понял: твоя основная задача – не только и не столько охранять этого императорского лазутчика. Монах – твое прикрытие. Дойдете с ним до Берестья, а дальше пойдете вверх по Бугу до дороги на Червень. Оттуда – на Сандомир. Только так. Если монах захочет идти другой дорогой, не слушай. Сандомир я назвал не случайно. Самая короткая дорога оттуда на Киев – через червенские земли. Пройдете по ним разок с монахом, потом обратно. Разведаете все как следует. Но до Сандомира наш монах должен добраться живым и здоровым.
– Не беспокойся, бать, доберется, – заверил Славка. – Охранять будем получше, чем эти… Во орет! Даже здесь уши закладывает!
Сергей поморщился. Будь его воля, прирезал бы татей – и дело с концом. Но Свардиг в своем праве. Помешаешь – обида будет нешуточная.
– Обратно вы будете возвращаться по дороге на Киев, – сказал Сергей. – Но от Искоростеня свернешь – навестишь брата. Скажешь: в будущем году будем воевать с лехитами. Пусть готовится. Предупредит кого надо. Времени тебе на всё – до первых заморозков. Гридней в сопровождение выберешь сам. В драки не ввязывайся! Помни: твое дело важнее гордости и славы! Если вас не трогают, вы тоже никого не трогаете. Ясно?
– Ясно, – буркнул Славка. Не любил он таких наставлений.
– А раз ясно, то храни тебя Бог! – Сергей крепко обнял сына, сунул ему в руку мешочек с золотом и вышел вон. Чтобы не передумать. Каждый раз, отправляя Славку в такую вот рискованную экспедицию, Сергей старался не думать о том, что сын может и не вернуться.
Глава двадцать вторая
ВОИНСКАЯ НАУКА
Дедко Рёрех разбудил Гошку с петухами. Сунул в руку лепёху, велел:
– Одевайся. За город поедем.
Гошка обрадовался. Вот уже третью седмицу он за ворота не выходил. Учился. Полдня его дедко Рёрех гонял-мучил. Потом, после трапезы, за него брался чужеземный волох Артак. Наставлял во всяких премудростях. После – опять дедко Рёрех его учил-мучил. А после ужина Гошку матушка Сладислава к себе брала: буквицам учила: ромейским и словенским, кои еще кирилловскими называли. Или читала вслух из священной книги о Господе Христе и за собой повторять велела. Тяжело. К вечеру Гошка уже до того умаявшись был, что впору меж век лучинки вставлять, чтоб глаза не закрывались. Но терпел и старался, потому что матушку Сладиславу не уважить – нельзя.
Тяжело.
Раньше Гошка боярам завидовал. Казалось: жизнь у них сладкая, легкая. Может, у других бояр она и впрямь такой была, только не на подворье боярина Серегея. И не у него, Годуна-Илии.
Гошка даже похудел, хотя кормили – сколько влезет. И вку-усно!
Но жаловаться некому. Да и не стал бы Гошка жаловаться. Когда совсем тяжко становилось, вставал перед глазами образ князя-воеводы Артёма – каким его Гошка впервые увидел – и если не сил прибавлялось, так смысл жизни сразу проступал. Пусть сейчас тело в синяках от палки, каждая жилочка
