Что пришел? Виру за зайца требовать?
– Перун Молниерукий! Рёрех! Не обижай! Пришли поглядеть, кто в княжьем лесу огонь жжет. Сам знаешь, такое не всем дозволено.
– Ну коли ты с добром, то и я – с добром. Доставай фляжку, плесну тебе пивка. Не отказывайся: его мать, – кивок на Гошку, – сама варила.
Руг пригубил, похвалил, прижмурившись, поинтересовался:
– А кто у отрока матушка?
Гошка тут же надулся: отроком назвали!
– Сладислава. Боярина Серегея жена.
– О! – Руг наклонил голову. – Привет ей и добрые слова. Кабы не она… – Варяг похлопал себя по искалеченной руке. – …Помер бы. Может – ко мне, в усадьбу? У меня тоже пиво неплохое.
Глава двадцать третья
ДОРОГА НА САНДОМИР
В дорогу с собой Славка взял Антифа (как же без него) и двух воев из отцовской дружины: полянина Соколика и матерого нурмана из русов. Нурман этот в Киеве вырос, со Святославом в Булгарию ходил и имя имел на словенское ухо – смешное. Хриси. Как и следовало ожидать, его еще в детских переименовали в Крысу.
Хриси на такое прозвище уже давно не обижался. Ростом и статью он был истинный нурман и твердо верил: крыса размером с медведя порвет всех медведей в округе.
Добрая дорога, по которой они ехали, тянулась на сотни поприщ: вдоль Припяти и Струменя – до Пинска, оттуда напрямик – к Бугу, затем, через земли ятвагов – на землю лехитов и дальше, вдоль Вислы – на земли поморов. И опять – вдоль Вислы, разделявшей земли поморов и пруссов, – к городу Гданьску, расположившемуся уже на берегу Варяжского[19] моря. Иначе говоря, тракт, по которому шли Славка и его спутники, был одним из тех важных путей, что связывали скандинавский север и богатый товарами юг. Это была одна из дорог, по которой можно было дойти хоть до Царьграда, хоть до Хвалынского моря. Впрочем, так далеко Славка идти не собирался.
Первым на пути русов был город Туров.
Туров – новоставленный город. Построили его там, где сливаются две реки: Ядза и Струмень, который еще называют верхней Припятью. Построили недавно, еще при княжении Игоря. Важное место – Туров. Вдоль Припяти лежит один из путей на юг.
В Турове ныне держали свой стол дреговичские князья.
Племя дреговичей сильное и многочисленное: вся земля от Двины до Припяти была – их. Однако с кривичами и Роговолтом дреговичи не ссорились. И с древлянами, чьи земли лежали к югу от Припяти, – тоже.
В распрях между Ярополком и Владимиром дреговичи участия не принимали. Когда Владимир, убивши Ярополка, полноправно воссел в Киеве, туровский князь приехал к нему сам: дары привез и изъявления дружбы. Дары эти можно было б и данью назвать, но какая дань меж друзьями. Потому – дары.
Туровского князя Богуслав знал лично. Однако в день, когда Славка и его спутники въехали в ворота Турова, князя в городе не было. Отбыл то ли охотиться, то ли на раннее полюдье. Это и к лучшему. Будь князь дома, пришлось бы в Турове задержаться – из уважения. А Славка – спешил.
Вопреки его ожиданиям, попутчик из монаха вышел недурственный. В седле держался уверенно, проповедями Славку не донимал, а наоборот, рассказал немало интересного.
Отец Фредрик учился в знаменитой (это еще отец Славке говорил) школе, коию основал магдебургский архиепископ Адальберт. Про Адальберта Славка тоже слышал от отца. Боярин Адальберта знал лично. Познакомился, когда тот приезжал в Киев по приглашению княгини Ольги. Тогда Адальберт уже был епископом (тоже немаленький церковный чин, как понимал Славка) и служил не только Церкви, но и германскому императору Оттону. Приехал учить правильной христианской вере, но учил недолго. Его спутники повздорили с кем-то из киевских бояр, пролилась кровь – и князь Святослав Адальберта отправил восвояси. Впрочем, Святославу нужен был только повод: Оттона он не боялся, к христианам (особенно – чужеземцам) не благоволил. Славка Адальберта помнил плохо, потому что мал был. А вот брат Артём его хорошо знал. И не по Киеву, а по Магдебургу. Когда Артём ездил к германскому императору с поручением от Ярополка, Адальберт ему немало помог. А со Славкиным отцом архиепископ Магдебургский и по сию пору переписывался.
Фредрик, правда, сказал, что архиепископ сильно хворает и вряд ли проживет долго.
Но Славку это не опечалило. Он же не в Магдебург собрался.
Так же спокойно, как и до Турова, доехали до Пинска. Тоже город крепкий. И расположен хорошо: на слиянии Пины и Струменя. А за Пиной – сплошные болота. Ни один враг не подступится. В Пинске сидел младший брат туровского князя. С ним Богуслав тоже был знаком, так что пришлось задержаться на денек. Пока Богуслав и его гридни пили-гуляли и развлекались охочими до хоробров девками, монах тоже даром времени не терял: пообщался с немногочисленной туровской христианской общиной, полгода назад оставшейся без пастыря: туровский князь, следуя общей политике Владимира, отдал единственного в Турове священника сваргам, от которых тот и принял мученическую смерть: был утоплен в болоте. После этой жестокой расправы маленькая туровская община стала еще меньше. Но все же сохранилась. Добивать ее не стали. Дреговичи вообще были довольно-таки мирным народом и вместо крови предпочитали приносить богам бусы и куньи шкурки. Фредрик свершил службу, окрестил четверых младенцев и обвенчал две пары. Будь он со своими прежними охранниками – не рискнул бы. А с русами, двое из которых сами христиане, боятся ему было нечего. Пусть только местные язычники посмеют ему помешать. И не помешали. Из-за таких пустяков веселый пир прерывать?
Пинский князь дал Славке пару собственных дружинников – проводить до Берестья[20]. Этот городок на берегу Буга пусть и невелик, но значим. Здесь начинается длинный волок, связавший Буг с Припятью, а следовательно – с Днепром. За Берестьем земли дреговичей заканчивались и начинались земли ятвагов, Киеву не дружественных. Через ятвагов шел самый близкий путь к владениям князя Мешко, но, следуя воле отца, Славка им не воспользовался. Нанял проводника из волынян и двинулся на полдень, охотничьими тропами – к Червню.
Шли вдоль берега Буга. Ночевали на уединенных песчаных пляжах, где деревья мочат густые кроны в зеленой речной воде, а рыбу и уток можно ловить руками.
Пару раз выходили к селениям. Жили в них не лендзяне, а волыняне, принимавшие киевских гридней с опаской, но, понятное дело, без явной вражды. Любой из гридней мог бы перебить всех деревенских мужчин быстрее, чем кукушка дюжину лет накукует, и смерды это понимали. Кормили гостей из общего котла, девок на ночь подкладывали. Однако можно было не сомневаться: если бы Фредрик путешествовал один, его прирезали бы в первом же селении. Лехитские владения были рядом, а там новая вера уже обрела изрядную силу. В виде мечей ляшских шляхтичей. Христианское смирение и милосердие смущенно ждали в сторонке, пока железо наставит язычников на путь истинный. А уж язычникам, для которых месть никогда не была грехом, прикончить жреца ненавистного бога – и удовольствие, и добродетель.
Фредрик свое положение понимал и проповедовать даже не пытался. Временами он жалел, что пан Кошта и его товарищи сдохли под пытками. Эти живо разъяснили бы грязным смердам всю глубину их заблуждений…
И, скорее всего, навсегда остались бы в этих гостеприимных лесах. Следопыт-волынянин время от времени показывал своим спутникам хитроумные ловушки лесовиков: тщательно укрытые ямы с кольями, самострелы, суковатые бревна, рушащиеся на голову незваному гостю, едва тот уберет с дороги мешающую ветку…
Еще в арсенале дикарей-язычников были стрелы, смазанные ядом, лакомые девки, с визгом удирающие от страшных чужаков… прямо через болотные окна.
Обо всем этом Богуслав, прошедший суровую варяжскую школу и тоже знавший немало лесных уловок, с удовольствием толковал с проводником во время вечерних посиделок на берегу реки под веселый говорок костра.
Огонь они разводили, не скрываясь, чтоб всякий видел: не тати, не злодеи – честные люди. Нападения опасались не больше, чем в лесных деревеньках. Возможность повстречать на берегу Буга ватажку разбойников-нурманов или равных им по силе – ничтожна. А иные – не рискнут.
