красотой, ни лаской, ни тем более всякими женскими достоинствами, но его можно влюбить силой. Поппея сможет.
И, более ничего не сказав, Сенека ушел, а Никий, пока тот не скрылся из вида, напряженно смотрел ему вслед. На душе у него было тревожно. В те минуты он не думал о Поппее, женщина не представлялась ему опасной. Опаснее всех, даже опаснее Салюстия, стал теперь Анней Сенека — казалось, он может убить Никия одним движением бровей. Не надо было держаться с ним так высокомерно, не надо было демонстрировать независимость. Кто он такой перед Сенекой? Любимая игрушка императора? Да и любимая ли?!
Салюстий вышел из покоев императора с сияющим лицом. Радость переполняла его, он сам подошел к Никию.
— Поппея лучшая из женщин! — произнес он вместо приветствия.
— Ты так полагаешь? — отозвался Никий с заметной долей иронии в голосе (так он разговаривал с Са-люстием в последнее время).
Салюстий, по-видимому, не счел нужным обсуждать эту тему, вместо ответа он сказал:
— Я представлял им из Софокла. Ты знаешь мой греческий, к тому же сегодня я был в ударе. Поппея смотрела на меня так, будто я не представлял царя, а сам стал Эдипом. Император был доволен, он сказал, что своим чтением я потряс своды дворца. Понимаешь, что это означает?
— Это означает то, что я правильно лечил тебя, Салюстий,— усмехнулся Никий (знал, что сейчас лучше почтительно разговаривать с актером, но не смог себя сдержать: слишком уж самодовольным выглядел этот лицедей).— Я могу предложить тебе еще один способ усиления голоса — смазывание гортани свежим конским навозом. Я скажу об этом императору, может быть, он захочет посмотреть.
Ненависть мелькнула в глазах Салюстия, на мгновение Никию показалось, что актер способен броситься на него, впиться зубами в горло,— тот стоял, сжимая и разжимая кулаки.
— Не бойся, Салюстий,— улыбнулся Никий,— процедура не такая уж неприятная, как может показаться на первый взгляд. Но зато я обещаю результат, верь мне, я хороший врач.
— Ты хороший врач,— сквозь зубы произнес Салюстий,— конечно, Анней Сенека не прислал бы плохого.
Теперь уже Никию захотелось броситься на Салюстия, и он едва сдержался. А тот, круто повернувшись, пошел прочь, особенно прямо держа спину.
«Надо кончать с ним!» — сказал себе Никий, с ненавистью глядя вслед актеру.
Он хотел вернуться к себе, но тут к нему подбежал слуга Нерона и с заискивающей улыбкой сообщил, что император зовет его.
Никий так и не сумел справиться с лицом и, войдя, угрюмо посмотрел в ту сторону, где находился император. На мягком диване, подперев рукой голову, лежала женщина. Нерон сидел на маленькой скамеечке возле, ласково поглаживая ее высокие бедра. Женщина показалась ему красивой, даже очень красивой, она без всякого смущения, как хозяйка, смотрела на вошедшего.
Нерон повернулся к Никию и поманил его рукой:
— Этот Салюстий так орал сегодня,— произнес он притворно-болезненно,— что совершенно оглушил меня. Говори громче, Никий, я плохо слышу. Не хватает Риму заполучить глухого принцепса. Скажи, тебе жалко меня?
— Салюстий играет так, как научил его ты,— отозвался Никщ с полупоклоном, относившимся и к императору, и к лежавшей рядом женщине.
— Я? — удивленно вскинулся Нерон.— Я не учил его орать во все горло. Может быть, ты считаешь, что и я декламирую так же грубо?
— Ты — оригинал, а Салюстий — копия, копия всегда грубее оригинала. Не обладая твоим божественным даром, он кричит там, где поешь ты.
— Не слишком ясно, что ты имеешь в виду,— нахмурился Нерон.
Никий понял, что его объяснение вышло не очень толковым, и не нашелся с ответом. Его неожиданно выручила Поппея. Загадочно улыбнувшись Никию, а затем переведя взгляд на Нерона, она сказала:
— А мне понравилось. Он такой забавный. Сначала мне показалось, что он кривляется и завывает ради шутки, но когда я поняла, что он это серьезно, мне сделалось еще веселее.
— Никий говорит, что это я научил его,— с капризными интонациями в голосе проговорил Нерон.— Ты полагаешь, моя Поппея, что я научил его кривляться и завывать?
— Ты талантлив, Нерон,— сказала она снисходительно и, лениво протянув свою красивую руку с тонкими длинными пальцами, нежно коснулась ею щеки Нерона.— А талантливый человек, как ребенок, не может поверить, что другие не умеют делать то, что делает он. Ты учил обезьяну божественному слогу, а она научилась только кривляться. Думаю, что твой Никий имел в виду именно это.
— Это так? — взглянув на Никия и как бы еще сердясь, отрывисто спросил Нерон.
— Да, император,— кивнул Никий.— Поппея сумела правильно выразить то, чего не сумел выразить я.
— Вы, я вижу, сговорились,— сказал Нерон с плохо скрываемым удовольствием.— Если так дальше пойдет...
Он не успел договорить, Поппея обняла его за шею и прижала голову к груди:
— Маленький мой, моя рыжая бородушка,— пропела она, мельком взглянув на Никия.— Мой божественный ребенок! Рим имеет больше чем принцепса, он имеет божество.
Нерон по-детски вздохнул и еще глубже зарылся лицом в пышную грудь Поппеи. А она все говорила и говорила, поглаживая его голову и спину и уже не взглядывая на Никия.
Никий ощутил смущение. Не оттого, что император изображал ребенка и глупо вздыхал. Он чувствовал смущение потому, что Поппея проделывала все так естественно, /Ни разу не сфальшивив ни голосом, ни движением, будто в самом деле была матерью этого взрослого рыхлого мужчины, зарывшегося лицом в ее грудь. Более того, Нерон вдруг представился Никию настоящим ребенком — маленьким, страдающим, беззащитным, никогда до того не знавшим ласки и вдруг получившим ее.
Наконец император поднял голову и посмотрел на Никия затуманенными влагой глазами.
— Ты? — спросил он так, будто только что увидел Никия, и снова протяжно вздохнул.
И тут же Поппея сделала плавный жест рукой, показывая, что Никию лучше уйти. И Никий, сам не ожидавший от себя этого, медленно ступая, стал отходить к двери. Нерон провожал его невидящим взглядом. Поппея все еще держала руку на весу и, кажется, шевелила пальцами. Относилось ли это к нему или нет, Никий сказать не мог,— толкнув спиной дверь, он вышел наружу. Огляделся, словно не узнавая знакомое помещение, скользнул взглядом по каменным лицам преторианских гвардейцев и медленно, не слишком уверенно ступая, пошел прочь. Кто-то поприветствовал его с поклоном, но он только кивнул рассеянно.
Выходя из дворца, он внезапно остановился — будто натолкнулся на преграду. Остановился и снова ощутил прежнее безотчетное беспокойство.
— Ты был у императора? — услышал он за спиной знакомый голос. Оглянулся и узнал Отона. Его лицо было пепельно-серым, вокруг глаз синие круги, губы чуть вздрагивали, когда он повторял вопрос: — Ты был у императора?
Никий хотел сказать «нет», но почему-то ответил:
— Да.
— Поппея...— едва слышно выговорил Отон и вдруг резким движением прикрыл рот, словно страшился продолжить.
Глава пятая
За северными воротами города, в овраге за рощей, горел костер. Двое, закутанные в плащи, осторожно вышли из-за деревьев. Тот, что шел впереди, вскинул руку, останавливая идущего следом.
— Стой! Вот они,— с тревогой прошептал он, указывая на огонь внизу.
— Никого не видно,— взволнованно отвечал его спутник.— Может быть, ты ошибся?
