— Сена-а-а...— услышал он протяжный крик и тут же снова: — Сена-а-а... Сенатор!
Это кричал Кальпурний, несколько мгновений спустя Никий увидел его самого. Он был уже совсем близко, на расстоянии трех корпусов лодки. Он кричал и, время от времени вытягивая руку, указывал куда- то за спину Никия.
— Уплывает,— как-то странно произнес матрос и тронул Никия за плечо.
Никий вздрогнул и обернулся, глядя туда, куда ему указали. Сердце на мгновенье замерло и вдруг забилось часто-часто — он увидел Агриппину. Она плыла с другой стороны лодки, направляясь к берегу, который был уже довольно ясно виден. Когда Никий разглядел ее, она уже поравнялась с лодкой — плыла размашисто, мощно.
Лодка качнулась, и тут же что-то тяжелое ударило в борт. Никий понял, что матрос, не дожидаясь его команды, вытянул из воды якорь. Он повернулся в другую сторону и посмотрел на Кальпурния — тот почти уже достиг лодки и вытягивал правую руку, что-бы ухватиться за борт. Никий потянулся к ближнему гребцу.
— Весло!
Тот ничего не понял, мельком глянул на старшего.
— Дай весло,— уставившись на гребца страшными глазами, выговорил Никий сквозь зубы.
Тот испуганно кивнул, протянул длинное весло, с которого стекала струйка воды. Никий взял его и тут же услышал голос:
— Это она, сенатор... я видел... уйдет...
Кальпурний уже держался обеими руками за борт лодки и говорил, указывая глазами в ту сторону, куда плыла Агриппина. Голос его звучал прерывисто, сдавленно, вид был несчастный, а в глазах тоска.
— Уйдет,— глядя на него, повторил Никий, сам не понимая, что имеет в виду, и, отступив к противоположному краю лодки, замахнулся на Кальпурния веслом. Их взоры встретились: Никий увидел в глазах моряка неотвратимость смерти. Это решило все.
— Нет,— выдохнул Кальпурний,— не-е-т!
— Да-а! — словно в ответ ему крикнул Никий и, чуть присев, с размаху опустил весло на голову Кальпурния.
Он и сам не ожидал, что хватит всего одного удара. Голова Кальпурния — так показалось Никию — раскололась на две части, кровь брызнула, обагрив борт лодки. Тело ушло под воду, потянув за собой уже безжизненные руки. Старший матрос схватил Никия за кисть, но тот, вырвав руку, бросил весло на дно лодки и необычайно тихо, но с какою-то угрозой сказал:
— К берегу.
Слово оказалось магическим: словно повинуясь какой-то неведомой силе, гребцы сели на весла и, дружно ударив ими по воде, принялись грести с такой мощью, что лодка буквально полетела к берегу.
Но Никий не смотрел туда, он смотрел в море, где плавали обломки корабля и где сгинул Кальпурний. Он не думал, достигла Агриппина берега или нет, он не хотел об этом думать — в сущности, это уже не могло иметь никакого значения. Значение имело другое — гибель Кальпурния. Четверо гребцов видели, как плыла Агриппина, четверо гребцов видели, как он убил Кальпурния. Он не может убить всех четверых — что же он скажет Нерону?!
Нос лодки мягко ткнулся в песок, но Никий едва удержался на ногах: в первый момент ему показалось, что его толкнули в спину. Он быстро оглянулся, не в силах скрыть страха, но все четверо спокойно и выжидательно смотрели на него. Он перевел взгляд на берег. Лодка стояла между двух скал. Он медленно посмотрел направо, потом налево: никого, ни единого человека, ни следа строения. Нужно уходить, но пройти между гребцами казалось страшным. Подумалось: «Они не выпустят меня живым». Прежней решимости уже не осталось в нем, и гребцы, конечно же, не могли не видеть этого.
Вместо того чтобы шагнуть к носу, в сторону берега, Никий отступил назад, сам не сознавая, почему и зачем он это делает, а только поддавшись страху, и, ударившись ногами о скамейку на корме, не сел, а повалился на нее, вытянув вперед ноги и ухватившись руками за борт.
Старший из гребцов медленно поднялся. Он еще не шагнул к Никию, но тот уже понял, что сейчас он сделает это.
— Нет,— выдохнул он точно так же, как совсем недавно Кальпурний, с тою же смертной тоской глядя на гребца.
Повторное «нет» он не успел произнести — смотревший на него в упор гребец вздрогнул и резко обернулся к берегу.
Из-за скалы вдруг выбежали солдаты — пять или шесть — и бросились к лодке. Гребцы повскакивали со своих мест, один спрыгнул в воду. Солдаты, словно по команде, обнажили мечи. Все произошло так быстро, что Никий не успел опомниться. Несколько мгновений спустя трое гребцов лежали на дне лодки, истекая кровью. Четвертый, успевший прыгнуть за борт, покачивался на воде лицом вниз и окрашивал воду вокруг себя в красный цвет.
— Все кончено! — услышал он громкий голос, показавшийся ему знакомым.— Выходи!
Никий посмотрел туда, откуда раздался голос. У скалы, широко расставив ноги, одну руку уперев в бок, а другую держа на рукоятке меча, стоял центурион Палибий, один из близких к Афранию Бурру людей. Никий не столько со страхом, сколько с удивлением смотрел на него, не двигаясь с места. Один из солдат подошел и протянул ему руку, за которую Никий схватился почти неосознанно. Подошел другой солдат, они подняли Никия и перенесли на берег. Центурион Палибий улыбался ему широкой улыбкой.
— Все? — крикнул он за спину Никия.
— Четверо,— ответил ему кто-то.
Палибий нахмурился:
— А где пятый? Их должно быть пять.
— Я убил его,— неожиданно для самого себя (и, главное, неожиданно спокойно) сказал Никий.
— Ты? — удивился Палибий.
И хотя Палибий не спрашивал, а Никию не было необходимости отчитываться перед ним, он пояснил:
— Кальпурний слишком много знал. Я ударил его веслом по голове.
— Веслом по голове,— в тон Никию повторил центурион и, приставив ладонь ко лбу, посмотрел на море.
Никий оглянулся. Лодка была уже довольно далеко от берега, солдаты сбрасывали тела гребцов в воду.
— Император ждет тебя,— неожиданно почтительно проговорил Палибий.— Он послал меня навстречу.
Никий посмотрел в глаза центуриона — тот отвел глаза, медленно и неохотно склонил голову в поклоне. «Сенатор»,— проговорил про себя Никий, вспомнив о Кальпурнии.
Глава двенадцатая
Центурион Палибий оказался нагл. Все время пути он смотрел на Никия с насмешкой. Он был вежлив и предупредителен, в тоне его была почтительность, но именно вследствие этого насмешка в глазах центуриона выглядела особенно наглой. Никий злился, разговаривал с Палибием строго, но ничего не мог поделать: центурион оставался нагл, а у Никия не нашлось от него защиты.
Наглость центуриона, впрочем, имела свои причины, и они были вескими. Преторианские гвардейцы обладали властью едва ли не большей, чем императорская. Правда, власть эта проявлялась лишь время от времени, и сами преторианцы не могли полностью распоряжаться ею. Но все равно каждый из них знал, что она есть, ощущал в себе частицу этой власти. Они свергали императоров и ставили новых. Если принцепс все-таки был божеством, а не просто именовался им, то какую же силу нужно иметь, чтобы сбросить божество с Олимпа, ведь Палатин для Рима то же самое, что Олимп для всей земли!
И этот проклятый, с наглым взглядом серых глаз центурион Палибий нес в себе частицу божественной власти и вполне ощущал это. А кто такой Никий? Пришелец, щепка в потоке жизни, случайно занесенная во
