Когда Никий подъехал к дому Агриппины, он увидел стоявшие за оградой носилки Сенеки. Он едва удержался, чтобы не повернуть обратно. Как только Никий прошел ворота, Сенека, выглянув из окна носилок, окликнул его. Никий подошел, вежливо поклонился сенатору. Они не виделись продолжительное время, и Никию показалось, что Анней Сенека сильно сдал. Прибавилось морщин на лице, глаза уже не смотрят так живо. Взгляд потухший, и приветливая улыбка не спасает его.
Никий был удивлен и не скрывал это.
— Рад видеть тебя, сенатор. Надеюсь, ты здоров! Да даруют тебе боги долгую и счастливую жизнь!
Сенека поморщился:
— Ты стал настоящим придворным, Никий, я рад за тебя. Правда, не думал, что это свершится так скоро. Что до счастливой и долгой жизни, то ты и сам понимаешь, мне осталось совсем мало — я ухожу, и, возможно, мы видимся в последний раз.
— Как, сенатор уезжает? Далеко? Надолго?
— Я решил покинуть Рим навсегда,— сказал Сенека.— Я рад, что это случилось до того, как я покину жизнь.
— У сенатора мрачные мысли,— бодро произнес Никий.— Я думал, ты принадлежишь к стоикам!
— Ты правильно думал. Я и принадлежу к стоикам. А это значит видеть вещи такими, какими они являются, не приукрашивать их. Я не приукрашиваю смерть — она страшна, но я отношусь к ней с пониманием. Впрочем,— он открыл дверцу носилок и кряхтя вылез наружу; Никий хотел помочь ему, но Сенека не пожелал замечать протянутой руки.— Впрочем,— повторил он,— я ждал тебя здесь не для того, чтобы вести отвлеченные разговоры.
— Ждал меня? Но откуда ты мог знать...
— Что ты придешь сюда? — быстро договорил за него Сенека.— О, это очень просто. Я слишком долго жил при дворе, чтобы не уметь предугадывать такие простые вещи.
— Я тебя не понимаю.— Никий в самом деле был смущен и смотрел на сенатора растерянно.
Сенека вздохнул, ответил устало и нехотя, не скрывая досады:
— Я слышал, ты вчера был у императора.
— Ну и что?..
— Дело, которое он поручил тебе, не закончено, а Нерон не любит, когда его приказов не выполняют. Не думаю, что ты прячешь под одеждой нож и теперь же убьешь Агриппину, но совершенно уверен, что ты пришел именно по этому делу.
Никий не отвечал, не отводил взгляда от усталого лица сенатора, но в глазах его не было уверенности.
— Я не прошу подтверждения своих слов,— продолжал Сенека,— в этом нет необходимости. Просто я знал, что ты не станешь медлить и сегодня же явишься сюда. Я ждал тебя, чтобы сказать: ты играешь в опасную игру. Нерон не остановится на этом, ты будешь убивать раз за разом, пока он сам не убьет тебя.
— Это все, что хотел сказать мне сенатор? — холодно произнес Никий.— Или сенатор хочет поведать мне еще что-то? Тогда я внимательно слушаю.
Сенека долго и пристально смотрел на него, потом сказал, покачав головой:
— Не представляешь, Никий, как же я тебя ненавижу!
— Звучит странно,— отозвался Никий с вымученной улыбкой,— тем более что я твое порождение, твой ребенок, можно сказать. Ненавидеть меня ты можешь, но убивать своего сына — не лучший поступок отца. Тем более столь блистательного философа, как ты.
— Что ты имеешь...— начал было Сенека, но Никий не дал ему закончить и быстро сказал:
— Я имею в виду убийцу, которого ты подослал ко мне.
По лицу сенатора пробежала тень. Кажется, несколько мгновений он находился в нерешительности: возмутиться в ответ на такое обвинение Никия или нет. По-видимому, решил не возмущаться. Он сказал только:
— Я слышал, тебя спасли христиане. Мне сказал об этом Афраний. Полагаю, императору это тоже известно.
— Сенатор пугает меня?
— Да, сенатор пугает тебя, Никий,— зло усмехнулся Сенека.— Или ты уже ничего не боишься?!
Никий сделал шаг в сторону дома Агриппины, показывая, что разговор окончен. Сенека остановил его, схватив за рукав:
— Постой, я еще не закончил. Ты должен убить это чудовище, или мы убьем тебя.
— Я люблю императора,— неожиданно проговорил Никий. Сказал это спокойно и холодно. И добавил, высвобождая рукав от старческих пальцев Сенеки: — Это вы чудовища, а не он. Вы сделали из Рима чудовище для всего мира. Вы, доблестные воины и великие философы. Чего стоит ваша философия, если сын убивает мать, а философ наживается на откупах, как последний мошенник! Не надо пугать меня, Анней, уходи, я боюсь смерти не больше, чем ты. Но ты по крайней мере теряешь все свои богатства, а мне нечего терять.
— Значит, ты любишь императора! — воскликнул Сенека громче, чем того требовала осторожность (несколько слуг Агриппины, стоявшие у парадного входа, разом оглянулись на них).
— Тебя это удивляет? — спросил Никий, вплотную приблизившись к сенатору (он был значительно выше ростом и смотрел на Сенеку сверху вниз).— Вы все любите блага, которые дает император, а я люблю его самого.
— Значит, ты уже не христианин,— дрогнув щекой, сказал Сенека.— Он убивает твоих братьев, а ты не хочешь убить его.
— Я не хочу убивать того, кого люблю.
— Не верю, что ты любишь! Не верю!
— Во всяком случае я хочу любить! — воскликнул Никий и быстрым шагом пошел в сторону дома, ни разу не оглянувшись.
Слуги у парадного крыльца низко ему поклонились. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он выглянул в круглое окошко на площадке пролета — носилок Сенеки уже не было на прежнем месте.
Агриппина встретила его, лишь только он закончил подъем. Лицо ее было бледным и осунувшимся.
— Что? — отрывисто и тревожно бросила она; ее пальцы, вцепившиеся в перила, побелели.
— О чем ты? — улыбнулся он, шагнув к ней.
Она попятилась, с трудом разжав руки:
— Не подходи!
— Да что с тобой, Агриппина? Я не причиню тебе никакого зла!
— Ты разговаривал с Аннеем, я видела,— произнесла она, казалось, без всякой связи.
— Да, я разговаривал с ним.— Никий пожал плечами.— Но почему это так тебя беспокоит?
— Ты пришел убить меня,— сказала она, закрываясь от него обеими руками.
Никий ответил самым серьезным тоном:
— Я мог это сделать, когда ты проплывала мимо лодки, а я держал в руках весло. Но я опустил его на голову несчастного Кальпурния, а не на твою.
— Не верю тебе,— выдохнула Агриппина.
— А я не узнаю тебя,— с досадой проговорил Никий,— Мне казалось, что такую женщину, как ты, ничто запугать не может.
Некоторое время Агриппина молчала, со страхом смотря на Никия. Потом, не отрывая взгляда от его глаз, медленно подошла, с опаской дотронулась до руки. Он стоял не шевелясь, будто давая ей возможность ощутить, что он человек, а не дикий зверь.
— Знаешь,— едва слышно и как-то очень болезненно выговорила она,— почему-то ты напоминаешь мне моего брата Гая.
— Гая?
— Да, того, которого называли Калигулой, когда он стал императором.
— Я не знал твоего брата Гая,— осторожно ответил Никий, все еще оставаясь неподвижным
