него был и могущественный, и доблестный, с умом, отмеченным богами... И еще, и еще — Теренций просто путался в определениях.
Сначала Теренций думал, что центурион просто сильно напуган и опасается разоблачений Никия. Это казалось вполне понятной причиной такого поведения. Но Теренций чувствовал, что здесь еще что-то, еще одна причина.
Однажды Палибий спросил его:
— Скажи, мой Теренций, почему твой господин не боится смерти?
Теренций пожал плечами и ничего не смог ответить. Но Палибий не отставал:
— Скажи, прошу тебя, ведь ты знаешь его хорошо.
Мне или любому другому солдату умереть ничего не стоит — это наша профессия. Но все мы боимся. А он? Ведь ему есть что потерять — власть, богатство, близость ко двору. Скажи, почему он не боится?
Теренцию хотелось ответить: «Потому что он христианин». Но он опять только пожал плечами.
После этого разговора с центурионом, ночью, он стал думать о Никии. Он любил его по-прежнему и был предан ему так, как настоящий слуга должен быть предан своему господину, но... Но ему больше всего хотелось вернуться к Аннею Сенеке и доживать свой век в его имении. Он не мог забыть той минуты, когда Никий набросил покрывало на голову несчастной Октавии. Именно это его действие, а не приказание Палибию убить ее больше всего смущало Теренция. И конечно же он не знал — почему.
В последний день их плавания Никий позвал Теренция к себе, попросив принести что-то, и, когда Теренций, исполнив приказание, готов был уже покинуть каюту, вдруг остановил его.
— Постой, Теренций, я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос.
— Я слушаю, мой господин!
Никий поморщился:
— Нет, Теренций, я спрашиваю тебя не как слугу, а как друга. Ведь ты мне друг?!
Теренций со смущением посмотрел на Никия и не успел ответить, тот спросил:
— Скажи мне откровенно: я такое же чудовище, как и император Нерон? А? Ответь, прошу тебя.
— Нет,— сказал Теренций твердо.
— Ты думаешь, что я хуже?
И Теренций, сам не понимая, как это случилось, ответил:
— Да.
Никий подошел к Теренцию, молча обнял его и поцеловал.
— Мне нет спасения,—„шепнул он в самое ухо и тут же, взяв Теренция за плечи, развернул и подтолкнул к выходу.
У двери своей каюты он увидел Палибия. Центурион поманил его к себе и, когда тот подошел, взял за руку и произнес:
— Мы скоро прибудем в Рим, Теренций. Я хотел тебе сказать, что восхищаюсь Никием. И еще: ты видел, как я ударил ее мечом? Эту мерзкую Октавию?
— Да, да,— раздраженно ответил Теренций, безуспешно пытаясь вырвать руку.
— Так вот,— продолжил Палибий, глядя на Теренция восторженно-безумным взглядом,— не тогда, а потом я почувствовал радость. Не могу тебе объяснить лучше, но я никогда не чувствовал прежде, что служу величию Рима, а когда убил ее, почувствовал, что служу.
— Пусти,— сказал Теренций, дергая руку,— мне больно.
— Я понял, что служу величию Рима,— не слыша его и еще сильнее сжимая пальцы, проговорил Палибий.— Это Никий научил меня, это он. А еще говорили, что он связан с христианами! Это неправда, Теренций, и я убью первого, кто скажет мне об этом. Скажи, и я убью тебя.— Он поднял руки и, держа их над головой Теренция, добавил: — Вот этими самыми руками.
Теренций толкнул дверь, юркнул внутрь и что было сил навалился на нее с другой стороны. И услышал зловещий шепот Палибия:
— Я убью любого, кто скажет! Каждого! Каждого, ты слышишь меня?!
Ночью того дня, когда они прибыли в Рим, Теренций не мог уснуть. Страх ни на мгновенье не отпускал его. Казалось, он слышит в коридоре крадущиеся шаги. Он вставал, подходил к двери и, прислонив ухо, слушал. Сердце со страшным стуком билось в груди, мешая слышать. Он возвращался к ложу, бесшумно ступая босыми ногами, но, лишь только ложился, вновь различал шаги и вставал опять.
Задремав ближе к утру, он вдруг открыл глаза и рывком сел на постели. Скрипнула дверь — он понял, что теперь это уже не чудится ему. Некоторое время вошедший неподвижно стоял в темноте. «Скорей бы!» — мелькнуло у Теренция, хотя он и сам не понял, что имеет в виду. Так же он не понял, как это проговорилось вслух:
— Скорей... бы!
И тут он разобрал слова:
— Это я, Теренций,— и узнал Симона.
— Симон! — воскликнул он, протягивая в темноте руки.
— Тише,— сказал Симон, подходя,— нас могут услышать.
Теренций поднялся и, тут же натолкнувшись на Симона, обнял его, а почувствовав слабость в ногах, опустился на колени.
Они долго говорили в темноте. Симон сказал, что теперь живет в доме Никия, но тайно, ни одна душа не должна знать об этом. Он поведал о разговоре с Никием перед отплытием на Пандетерий, о том, как он взял его с собой, рискуя, потому что Симона могли опознать.
— Я поверил ему, Теренций, а он мне. Ты понимаешь, что это значит!
Теренций кивал в темноте, хотя Симон не мог этого видеть. Когда он встал, чтобы уйти, Теренций схватил его за одежду и вдруг горячо прошептал:
— Но ведь он убийца, Симон! Тебе нельзя служить ему!
— Можно,— каким-то странным тоном ответил Симон и, помолчав, добавил: — Можно, потому что он сказал мне, что все равно убьет чудовище!
— Чудовище? Ты имеешь в виду...
— Да, да,— быстро сказал Симон,— именно его я и имею в виду.
— Но ты не должен верить ему.— Теренций нащупал в темноте руку Симона и, сжав, дернул вниз.— Он с ними, а не с тобой. Он не убьет чудовище, потому что он сам...
— Молчи! — приказал Симон.
— Нет, нет,— почти простонал Теренций,— я знаю, он с ним, он их!
— Он наш! — Симон рывком высвободил руку.
— Но ваш Бог не позволяет убивать! А он убил женщин, убил Онисима, он...— Теренций задохнулся и не смог продолжить.
Он чувствовал, как рука Симона легла на его плечо:
— Успокойся, Теренций, наш учитель Иисус говорил, что принес нам меч, а не мир, а ведь он знал истину.
— Но ты же сам видел Октавию... как он, Никий, как он...
— Мы должны победить! — сказал Симон, и его пальцы больно сжали плечо Теренция.
Глава двенадцатая
Когда Никий вошел, Нерон встретил его молчанием. Сидя в богато украшенном кресле, предназначенном для официальных приемов, он некоторое время разглядывал Никия, не приглашая подойти. Поппея стояла рядом, положив руку на плечо императора,— взгляд ее оставался холоден и неподвижен.
Наконец Нерон произнес:
— Мы рады видеть тебя здоровым, Никий, ты можешь подойти,— и, когда тот подошел, император поднял голову и, взглянув на Поппею (она не пошевелилась), добавил: — Но разве я приказывал тебе возвращаться так скоро? Тебе нужен отдых — или ты плохо понимаешь желания своего императора?
