виноватым, ощущать себя лицемером. Я как раз стал что-то представлять собой в обществе и стремился продвинуться дальше. Большая шишка на ровном месте — вот кем я был. Возвещатель псалмов в церкви. Директор банка. Столп общества. И спал при этом с черной девкой.
Я хотел прекратить это, даже не из-за того, что продолжать было опасно, — продолжать не позволяла мне совесть.
А мальчик... я любил его. Боюсь, я и сейчас его люблю... так же сильно, как я любил ее тогда... давно. Он был моей плотью и кровью, моим единственным сыном. И я любил его так же сильно, как любил его мать. Но, как и его мать, он тоже внушал мне чувство неловкости, правда, другими способами. Я мучился от этого, когда оставался с ним наедине.
Не могу объяснить, по какой причине, уверен только, что не в результате самовнушения, я не винил ребенка в своей ужасной, непоправимой ошибке.
Если бы только я мог открыть ему всю правду, возможно, он понял бы меня. Но я, конечно, не мог этого сделать. Поэтому у него не было уверенности — догадки, подозрения, но не знание. Если бы я допустил, чтобы он узнал правду... Но на это я пойти не мог.
А может быть, он предпочел бы оставаться в неведении и просто не позволил бы себе узнать все до конца. Узнай он правду, и при его эгоизме, жалости к себе — несмотря на внешнюю самоуверенность, он был полон жалости к себе, — исчезло бы оправдание его низости, порочности, всему тому, что нуждалось в оправдании.
Не понимаю, как такое... существо могло быть моим родным сыном.
Я полностью утратил всякий контроль над ним. И не могу обратиться к властям за помощью — он отлично знает это. Он знает и то, что я не пойду на это не из страха перед скандалом, не потому, что обо мне станут распускать отвратительные сплетни. Скандал, конечно, затронет меня — он уже меня затронул. Но не сильно. Мое положение в городе было достаточно прочным. Каждый знал, что представляет собой доктор Джеймс Эштон. И какие люди за ним стоят.
Не потому я до сих пор не предпринимал никаких жестких мер, хотя, безусловно, давно должен был сделать это. Я любил его и не мог причинить ему вред, как бы он этого ни заслуживал. Кроме того, вы уже, наверное, поняли, что я боялся его.
Как ни ужасно жить в страхе перед собственным сыном, я так жил. И маскировать свои чувства, поддерживать видимость нормальных семейных отношений мне было с каждым днем все труднее. С каждым днем мой страх возрастал, и это ему тоже было известно. Я жил с жутким ощущением, что скоро он сможет читать мои мысли. Иногда мне казалось, что это так и есть. Он знал о моих намерениях раньше, чем я сам себе отдавал в них отчет. Каким бы это ни казалось абсурдом, но он действительно знал. Поэтому я не предпринимал никаких шагов, избегал даже не думать о них, — он убил бы меня раньше, чем я смог бы осуществить задуманное.
Потому что он способен на это. И обещал, что так и сделает, — убьет и меня, и Хэтти.
Недели три назад я увидел некоторые признаки того, что он начал терять интерес к ничтожной поденной работе. Он стал позднее уходить из дома по утрам и раньше возвращался вечером. Мне казалось, что он достаточно удовлетворен тем унижением, которому подверг меня, занимаясь этой работой, и готов от нее отказаться.
Я попросил его об этом.
— Не из-за меня, — пояснил я. — Я знаю, что это для тебя не причина. Сделай это для себя самого. Подумай, как это выглядит, когда парень с твоим интеллектом, с твоим образованием...
— Я отдаю себе отчет. Может быть, я так и поступлю, если ты перестанешь на меня давить.
— Вот и хорошо.
Господи, да меня удовлетворял и такой ответ, каким бы бессердечным и бесстыдным он ни был!
— Тебе не нужна ни эта, ни какая-нибудь другая работа. Я с удовольствием буду давать тебе столько денег, сколько тебе понадобится.
— Не приставай ко мне, не будь надоедливым.
Он произнес это почти миролюбиво, и я почувствовал прилив уверенности в себе.
Вернувшись домой на следующий вечер, я обнаружил, что все шкафы, все ящики стола в моем кабинете открыты и обысканы. Нет, он их не взломал, просто стащил ключи.
И вот он сидел в моем кресле, положив ноги на стол, и задумчиво курил.
Я разозлился настолько, что забыл о своем страхе. И предложил ему немедленно объяснить свое поведение, в противном случае угрожая серьезными неприятностями.
— Где у тебя наркотики? — поинтересовался он. — В сейфе?
— Тебя это не должно интересовать. Я предупреждал тебя.
— Я кое-что придумал, — кивнул он. — И готов их у тебя купить.
Он встал и направился к двери. Я схватил его и швырнул обратно.
— Ты, грязный, мерзкий подонок! Я скажу тебе, что мы сделаем и что тебя ждет, если ты не...
— Отвяжись, — сказал он.
— Я отвяжусь. Но тогда, когда упрячу тебя в тюрьму. Я...
Тут я отпустил его. Этот садист, это дьявольское отродье расплющил окурок о мое запястье.
— Никогда больше так не делай. — Его голос звучал совершенно спокойно. — Ты понял меня, папа?
— Бобби... сынок... Ради всего святого, что тебе нужно? Чего ты добиваешься? Эта девушка...
— Не вмешивайся в мои дела.
На следующий день он отправился в город. Потом поехал туда еще раз. Не нужно было объяснять, с какой целью.
Как он ухитрялся — не знаю. Как семнадцатилетний парень мог в чужом городе вычислить торговца наркотиками и договориться с ним, мне неизвестно.
Может быть, он вовсе и не покупал их? Господи, неужели он сам умел их изготавливать? У меня была безумная уверенность, что он сумел бы, если бы захотел. Он был на все способен, если речь шла о чем-то порочном, жестоком, грязном, бессмысленном...
От работы поденщика он не отказался. Готов был унижаться, прислуживать, и все это для того, чтобы заработать ей на наркотик.
Если бы я догадался о причинах, которые им руководили, то сумел бы что-нибудь предпринять. Но какие причины могли у него быть? Девица эта была совершенно непривлекательна. Учитывая его интеллект и внешние данные, он мог бы добиться внимания практически любой девушки в городе, не подвергая себя смертельному риску. Потому что речь шла именно о жизни и смерти. Даже если не брать в расчет наркотики. Питу достаточно было застать их вместе — и это был бы конец.
Пит убьет его. А может быть, и меня тоже.
Я чуть голову не сломал, пытаясь найти выход из положения, но так ничего и не придумал. Оставалось только ждать. Заниматься обычными делами и ждать, беспомощно наблюдая за приближением развязки.
Это Луана во всем виновата. Бобби всегда был не такой, как все, но не вмешайся эта мерзкая ипохондричка, ничего бы не случилось.
На прошлой неделе я прекратил с ней всякие отношения. Его я еще мог выносить, но ее терпеть не собирался.
Я сказал ей, что она совершенно здорова, и я ни при каких обстоятельствах не стану ее посещать, так что, если она захочет пригласить врача, ей придется поискать кого-нибудь другого, между тем как ближайший врач жил в двадцати милях. После этого я вышел, предоставив ей причитать и жаловаться.
Мне следовало пойти на это давным-давно. Я медлил из опасений, что мой поступок будет истолкован как месть за клевету, что многих заставило бы в нее поверить.
За обедом я поделился этим с Бобби, и мой рассказ его позабавил.
— Это мудро. Я давно ждал, что ты это сделаешь.
— Ну что же, должен признать, что возражал напрасно.
— Да с самого начала было ясно, что так лучше. Это автоматически исключает тебя из списка подозреваемых. Теперь, если ты с ней покончишь, то прежде, чем доказывать, что не имел к ней никаких
