— Я его перестраиваю. Ставлю кожаные кабинки, делаю инкрустированный пол, оборудую кондиционер. Джонни понравились бы перемены. Он не раз предлагал это сделать, а я заявлял, что он не дорос до того, чтобы давать мне советы. И вот сейчас мы решили все перестроить. Так, как он хотел. Это все… все, что я могу сделать.
Я снова покачал головой. Покачал и кивнул.
— Лу, я хотел бы задать вам один вопрос. Я хочу, чтобы вы ответили на него, и ответили только правду.
— Правду? — Я заколебался. — А с какой стати мне лгать вам. Макс?
— Потому что вам может показаться, что нельзя сказать правду. Что это будет предательством по отношению к вашей должности и сотрудникам. Кто еще заходил в камеру к Джонни после того, как вы ушли?
— Говард заходил… окружной прокурор.
— Это я знаю — он-то и обнаружил его. С ним были помощник шерифа и надзиратель. А кто еще?
Мое сердце слегка подпрыгнуло. А вдруг… Нет, так дело не пойдет. Я не имею права поступать так. Не имею права даже пытаться.
— Не представляю, Макс, — ответил я. — Меня там не было. Однако уверяю вас: вы на ложном пути. Я много лет знаю всех ребят. Они, как и я, никогда бы не сделали ничего подобного.
Это снова было правдой. Чтобы он понял это, я смотрел ему прямо в глаза.
— Гм… — вздохнул он. — Поговорим об этом позже, Лу.
Я сказал:
— Обязательно, Макс, — и ушел.
Я поехал на Деррик-Род. Я остановил машину на обочине на вершине небольшого холма и выключил двигатель. Я сидел и смотрел на дубовую рощу, но ничего не видел. Я не видел дубы.
Через пять, а может, и через три минуты после того, как я остановился, подъехала машина, и из нее вышел Джо Ротман. Пройдя по обочине, он заглянул ко мне через окно.
— Отличный вид, — сказал он. — Вы не против, если я присоединюсь к вам? Благодарю, я не сомневался, что вы согласитесь. — Он именно так все и сказал: не останавливаясь, чтобы дождаться моего ответа.
Он открыл дверь и сел на пассажирское сиденье.
— Часто бываете здесь, а, Лу?
— Когда возникает желание.
— Вид действительно великолепный. Почти уникальный. Вряд ли где-то еще в Штатах найдется сорок-пятьдесят тысяч таких щитов, как этот.
Я против воли усмехнулся. Щит поставила Торговая палата. Надпись на нем гласила:
— Да, — сказал я, — щит еще тот.
— Вы смотрели на него, да? Я так и думал. А на что еще тут смотреть, кроме дубов и маленького белого домика? Домика, где произошло убийство, — кажется, его так называют.
— Что вы хотите? — спросил я.
— Лу, сколько раз вы были здесь? Сколько раз вы спали с ней?
— Всего пару раз, — ответил я. — На то были причины. И я не настолько озабочен, чтобы спать со шлюхами.
— Да? — Он окинул меня задумчивым взглядом. — Да, я сомневаюсь, что вы спали бы со шлюхами. Лично я всегда руководствовался теорией, что, живя в достатке и изобилии, надо быть настороже и ждать от будущего подвоха. Ведь никогда не угадаешь, Лу. Можно проснуться утром и обнаружить, что приняли закон против достатка. И он будет антиамериканским.
— Возможно, к этому закону примут инструкцию, — предположил я.
— Запрещающую врать? Как я вижу, Лу, у вас склад ума не правоведа. Или вы не хотите этого показывать. В этом заключается главное противоречие. Ограничение в правах, без которого мы вполне можем обойтись. Ограничение ортодоксального типа. И чем бы мы заменили вранье? Где бы мы были без него?
— Ну, — сказал я, — я бы не стал слушать вас.
— И все же вы будете слушать меня, Лу. Будете сидеть здесь и слушать и отвечать четко, когда понадобится. Поняли? Поняли меня, Лу?
— Понял, — ответил я. — Я понял вас с самого начала.
— А я боялся, что не поймете. Я хотел, чтобы вы поняли: я могу вывалить все это дерьмо вам на голову, а вы будете сидеть и радоваться.
Он насыпал табак на бумагу, скрутил ее и провел по краю языком, потом сунул сигарету в угол рта и, казалось, позабыл о ней.
— Вы разговаривали с Максом Папасом, — сказал он. — Из этого я могу сделать вывод, что разговор был вполне дружелюбным.
— Верно, — подтвердил я.
— Он безропотно принял тот факт, что Джонни покончил с собой? Он признал то, что это было самоубийство?
— Не могу сказать, что он принял его безропотно, — ответил я. — Он интересовался, был ли кто- либо… входил ли кто-либо в камеру после меня, и…
— Ну, Лу? И что?
— Я сказал ему, что нет, что так быть не могло. Никто из ребят не сделал бы ничего подобного.
— Это многое решает, — заявил он. — Или нет?
— Куда вы клоните? — вспылил я. — Что…
— Заткнитесь! — Его голос стал жестким, потом опять смягчился. — Вы заметили, что он перестраивает ресторан? Вам известно, сколько все это стоит? Около двенадцати тысяч. Где, по-вашему, он раздобыл такие деньги?
— Откуда, черт побери, мне…
— Лу.
— Возможно, накопил.
— Макс Папас?
— Или занял.
— Не имея для того обеспечения?
— Ну… не знаю, — сказал я.
— Позвольте мне сделать одно предположение. Их ему дали. Один очень богатый знакомый. Тот, кто чувствовал себя обязанным ему.
Я пожал плечами и сдвинул на затылок шляпу, потому что у меня вспотел лоб. Но внутри у меня все похолодело, в лед превратилось.
— Лу, работы осуществляет «Конвей констракшенз». Вам не кажется странным, что Конвей выполняет работы для человека, сын которого убил его сына?
— Да он выполняет почти все строительные работы, — сказал я. — И вообще, это не он, а компания. Сам он даже молоток в руки не возьмет. Вполне вероятно, что он даже не знает об этом.
— Гм… — Ротман заколебался, а потом с несокрушимым упорством продолжил: — Это работа «под ключ». Конвей поставляет все материалы, общается с поставщиками, платит рабочим. Папас не потратил ни цента.
— И что? — спросил я. — Конвей забирает все, какие есть, заказы «под ключ». И получает доход раз в шесть больше.
