сострадая искренно прискорбным их чувствам, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства предает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну; сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон христианский».
Что бы ни говорили историки об императорском Манифесте от 13 июля 1826 года, по содержанию своему и стилю он замечателен. И особенно хорош вот этот — только что процитированный отрывок из него. Он написан не одним умом, но и сердцем. В словах его не чувствуется фальши. Писал их не кто иной, как Сперанский. Во всей печальной повести его участия в суде над декабристами слова эти — единственная светлая страница!
Глава двенадцатая. Связанный Гулливер
По мнению В. О. Ключевского, на характер николаевского царствования особо сильное воздействие оказало то, что Николай «не готовился и не желал царствовать». Подобным же образом думали и многие современники этого императора, что было вполне естественным. Следующим по старшинству за Александром являлся другой сын императора Павла I — Константин Павлович. Именно к нему должен был, согласно закону о престолонаследии, перейти в случае смерти Александра I императорский трон. Современники той эпохи, а вслед за ними историк Ключевский не знали, что еще тогда, когда Николаю не исполнилось и тринадцати лет, была отчеканена специальная медаль с его изображением и надписью: «Цесаревич Николай 10-го января 1809 года». Официальный документ о назначении наследником престола великого князя Николая Павловича был подписан императором Александром 16 августа 1823 года. Но еще в 1812 году, когда 16-летний Николай вознамерился ехать на войну, его мать, императрица Мария Федоровна, заявила, что ему этого никто не позволит, так как его «берегут для других случайностей». Великий князь пошел тогда к своему венценосному братцу, и тот сказал еще яснее: «Вам предстоит выполнить другие обязанности; довершите ваше воспитание; сделайтесь, насколько возможно, достойным того положения, которое займете со временем: это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола». В 1819 году императрица Елизавета Алексеевна сообщала своей матери о настроении вдовствующей императрицы Марии Федоровны: «Она с таким упоением видит Николая и его ветвь уже на престоле, что это пугало бы меня за каждого, кроме нее». А год спустя и также в письме к матери супруга Александра I писала уже о самом Николае: «Престол представляет для него соблазнительную будущность и уже с давних пор». Любопытно, что с 1819 года великий князь Николай стал присутствовать в кабинете своего брата — императора Александра на всех докладах, как по военным, так и гражданским делам.
Взойдя на императорский престол, Николай Павлович постарался внушить окружающим мысль о том, что он сделался государем не по своей воле, а вынужденно, в силу обстоятельств, что самодержавная власть для него тяжелая обуза — чрезвычайное служебное поручение. В строгом обращении Николая с самим собой и со своими подчиненными, поразительном трудолюбии, энергии и дотошности при исполнении государственных дел мало кто мог усмотреть тогда наслаждение безграничной властью. А между тем именно властолюбие составляло в нем главный источник строгости, трудолюбия, дотошности в делах. Его поведение выражало непомерное желание казаться могущественным, чрезвычайное беспокойство о величии собственной персоны. Ему нравилось внушать людям трепетный страх перед своей особой. В домашнем кругу, среди своих близких, император Николай был добродушным, даже мягким, умным, любившим и понимавшим шутку, веселым человеком. Но перед чиновниками, перед подданными своими являлся суровым, властным, решительным. Говорил строгим начальственным тоном, глядел грозно. Самодержавная власть была для Николая лакомством, доставлявшим ему, быть может, самое большое наслаждение из всех, которые он способен был испытывать. Это лакомство пытались вырвать из его рук декабристы, и он до конца своих дней не мог ни забыть, ни простить им эту попытку. В память произошедшего 14 декабря 1825 года ежегодно на протяжении всего царствования Николая I совершался благодарственный молебен, на котором обязательно присутствовал он сам, а также приглашенные им участники подавления декабристского восстания.
Выдвинутое императором Николаем требование дисциплины и порядка само по себе было вполне оправданным: существовавшей в России системе управления действительно не хватало дисциплины и порядка. Однако средства, которыми этот властолюбец желал достичь их, — то есть настойчивое культивирование среди чиновников бездумного послушания и страха, были негодными средствами. К бездумному послушанию наиболее способными оказывались, как и положено, те, кто не имел никаких административных способностей, и кто, занимая должности в управлении, мог только разрушать порядок, но уж никак не поддерживать или создавать. Не случайно русское чиновничество в правление Николая I поглупело прямо на глазах. Это успел заметить еще Пушкин, проживший при нем одиннадцать с немногим лет. Услышав как-то лестный о Николае отзыв, поэт вздохнул: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил!»
Что же касается страха, то к нему в царствование Николая быстро привыкли и приняли за вполне нормальное состояние духа. Во всяком случае, не то, чтобы искоренить, но даже просто уменьшить практику злоупотребления должностью императору Николаю не удавалось. Казнокрадство продолжало буйно расцветать и в атмосфере всеобщего страха (а может, и благодаря ему). Именно в николаевское царствование среди чиновников получила распространение поговорка: «Дайте мне на прокормление одного казенного воробья, и я проживу безбедно с семейством».
Несмотря на свое горячее желание царствовать и фактическое свое положение наследника императора Александра, Николай Павлович не приобрел до своего вступления на престол Российской империи достаточных сведений об общем состоянии дел в стране. Впервые эти сведения ему довелось получить в наиболее полном объеме, пожалуй, лишь от декабристов. Во время следствия они не скупились на краски в описании гнусностей российской действительности. Какое впечатление мог вынести Николай от подобных излияний? Очевидно, в нем не могло не возникнуть мысли о необходимости проведения реформ в русском обществе.
Информация о настроениях умов в Петербурге, собранная в течение августа-сентября 1826 года агентами учрежденной незадолго перед тем политической полиции — так называемого Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, — не оставляла императору возможности сомневаться в том, что петербургское общество ожидало реформ. «Все ждут если и не полного преобразования, то хоть исправления в порядке управления», — сообщал 11 августа из Петербурга в Москву пребывавшему там на коронации Николая начальнику Третьего отделения Бенкендорфу директор его канцелярии М. М. Фок. 28 августа того же года Фок писал: «Теперь или никогда самое время приступить к реформам в судебном и административном ведомствах, не действуя, впрочем, слишком решительно. Этого ожидают с величайшим нетерпением, и все в один голос кричат об этом». Уверенно можно сказать — не без влияния показаний декабристов и приведенных сообщений агентов тайного надзора за общественным мнением Николай I предпринял шаг в сторону реформ.
Граф Виктор Павлович!.. Находя полезным обозреть настоящее положение всех частей управления,