рассказал в своей книге о нем М. А. Корф: «Враг всякого педантизма и даже слишком большой учености в женщинах, Сперанский не столько
Впоследствии Михайло Михайлович признается Елизавете: «Полезнейшим временем бытия моего я считаю время моего несчастия и два года, которые я посвятил тебе». А еще он напишет ей в одном из своих писем: «Как все легко с любовию, моя любезная Елизавета; и как все тяжко без нее. Самоотвержение! Какое ужасное слово, на что другое есть любовь как не само отвержение, как не исчезновение нашего личного бытия и прелияния его в Существо другого» [9].
Некоторое время в Великополье проживали отставленный от службы и лишенный средств существования брат опального сановника Кузьма Михайлович[10] и бабушка Елизаветы. Госпожа Стивенс, которая всегда была недовольна своим зятем, стала после того, как его удалили из столицы и с государственной службы, совершенно невыносимой. Беспрестанно упрекала Сперанского в чем-либо, а бывало и громко, да в присутствии посторонних людей проклинала свою судьбу за то, что выдала когда-то свою дочь замуж за государственного преступника — изменника своему Отечеству. Поэтому когда в начале 1815 года госпожа Стивенс вдруг засобиралась в Киев, Михайло Михайлович, дабы не было у нее причин возвратиться в Великополье, объявил своей теще, что берет на себя все ее содержание в Киеве, и выделил 5000 рублей на первый год ее пребывания там. При этом он обещал, что на каждый последующий год будет пересылать ей сумму от 2000 до 3000 рублей. В апреле 1815 года Елизавета Андреевна Стивенс отправилась в Киев, но щедростью своего «непутевого» (как она считала) зятя ей довелось пользоваться недолго. В начале 1816 года теща Сперанского скончалась. Михаиле Михайловичу сообщили, что за несколько дней до прихода смерти «она глубоко покаялась и с искренним сокрушением говорила о своем прошедшем».
Желая увеличить доходность своего хозяйства, Михайло Михайлович стал изучать агрономию. Но достичь этой цели он стремился не только применением передовых сельскохозяйственных технологий, но и новой организацией труда крепостных крестьян, добрым к ним отношением. Он пытался даже ввести выплаты жалованья своим работникам. Например, служившим у него в усадьбе дворовым людям Михайло Михайлович платил ежемесячное жалованье от двух с половиной до пяти рублей и при этом обеспечивал их пищей, одеждой и обувью. Стремясь помочь наиболее бедным из своих крестьян преодолеть нужду, он бесплатно давал им коров и лошадей. Забота Сперанского о крестьянах, работавших у него на полях, доходила, бывало, до того, что он запрещал им пить холодную воду и взамен приказывал доставлять из его дома квас. Еще он пытался бороться с вредной привычкой некоторых своих крестьян пить водку в то время, как они должны были неустанно трудиться. Грозил пьяницам «тяжелым ответом на суде Божьем» за их порок. Великопольские крестьяне долго потом помнили своего чудака-барина.
Хотя Михайло Михайлович и проживал в собственном имении, он по-прежнему имел статус ссыльного и потому не мог по своему усмотрению выезжать из него. Покидал он Великополье только для того, чтобы посетить церковную службу в располагавшемся неподалеку Савво-Вишерском монастыре. Он старался в меру своих средств поддерживать этот монастырь: в частности, построил для него новую колокольню, обновил иконостас.
В монастырской библиотеке Михайло Михайлович обнаружил полное собрание творений святых Отцов Церкви. И во все последующее время своего пребывания в Великополье он читал их, выписывая из святоотеческих йаставлений то, что казалось ему наиболее свойственным времени, в которое он жил.
Никакого постоянного полицейского надзора за собой, от которого он сильно страдал в Нижнем Новгороде и Перми, Сперанский во время пребывания в Великополье не ощущал. Но подозревал, что в какой-то форме слежка за ним все же велась. 3 декабря 1814 года он писал П. Г. Масальскому: «1) Я положительно удостоверился, что сюда ничего совершенно о мне и сношениях моих не предписано. 2) Даже на почте никакого здесь не учреждено надзора, и на сих днях получил я два письма из Нижнего (пустые), совершенно и по числам и по печати целые. Сие не должно, однако же, нас ободрять к уменьшению осторожности».
Постоянного надзора за опальным сановником во время пребывания его в Великополье действительно не было учреждено. Тем не менее без присмотра его не оставили. Буквально на следующий день после того, как Сперанскому было разрешено государем переехать из Перми в свое новгородское имение, престарелый Сергей Кузьмич Вязмитинов, управлявший тогда Министерством полиции, предписал исполнявшему должность Новгородского губернатора вице-губернатору Николаю Назаровичу Муравьеву немедленно сообщить ему о прибытии Сперанского в Великополье и при этом добавил: «Распорядитесь, чтобы без всякой огласки известно вам было о его образе жизни и знакомствах, о чем и мне от времени до времени давайте знать».
22 октября 1814 года С. К. Вязмитинов направил Н. Н. Муравьеву новое предписание относительно Сперанского. Вице-губернатору поручалось обеспечить, чтобы переписка Сперанского непременно доставлялась в Петербург для доклада государю, а сведения о всех лицах, с которыми он будет иметь «тесную связь, знакомство или частое обращение», немедленно передавались бы в Министерство полиции. В дополнение к этому на Новгородского вице-губернатора возлагалась обязанность сообщать «обо всем в отношении к настоящему положению его, что может быть достойно примечания». При этом Вязмитинов сообщал Муравьеву, что «Его Величеству угодно, дабы господину] тайному советнику Сперанскому, во время пребывания его в деревне своей, оказываема была всякая пристойность по его чину».
Во исполнение всех этих поручений в Великополье иногда приезжал из Новгорода капитан- исправник, но как будто только для того, чтобы убедиться, что ссыльный сановник находится в отведенном ему для отбывания ссылки месте. Однажды, правда, капитану-исправнику удалось каким-то образом заметить, что Сперанский старался свои письма доставлять по назначению не посредством государственной почты, но с помощью частных лиц, случайно или неслучайно проезжавших мимо тех, кому эти письма писались. Н. Н. Муравьев немедленно доложил об этих подозрениях в Министерство полиции, но в предельно осторожной форме.
«Долгом считаю заметить, — высказал он свое мнение о переписке вверенного его попечению опального сановника, — что ежели бы г[осподин] Сперанский и имел, или бы желал иметь ее в каком-либо отношении значущем и сокровенном, то он может ее производить независимо от почты и явных путей, чрез своих свойственников и посредством его собственных людей. Но за всем тем, во исполнение высочайшего повеления, я бдительнейше стану наблюдать, чтобы переписку господина] Сперанского, какого бы рода ни была, ежели не избежит моего видения, усмотрению вашему представлять». В других своих донесениях управляющему Министерством полиции Новгородский вице-губернатор сообщал: «Г[осподин] тайный советник Сперанский с приезда своего в здешнюю свою усадьбу живет с семейством своим уединенно, выезжая только в соседственный ему монастырь св. Саввы для слушания божественной службы»; «заехавшему к нему исправнику он оказал всякую вежливость и приветливость, изъявив желание приобресть к себе благоприятство здешних дворян»; «он здоров и кажется быть совершенно спокоен».
В деревенской тиши — вдали от столичной расчетливости и подлости — хорошо читаются книги о любви человека к ближнему, ее возвышенности и силе. Одна из лучших среди таких книг — произведение, приписываемое святому Фоме Кемпийскому — «О подражании Христу». Все ее содержание пронизано идеей любви. «Любовь есть великое дело, великое поистине благо. Она одна облегчает все тяжести и с равнодушием переносит все неровности. Она несет бремя свое, не чувствуя его тяжести, и самую горесть превращает в сладость и удовольствие». Подобными сентенциями наполнена вся книга. Сейчас она забыта, а в прошлые века ее считали первейшей после книг Священного писания в ряду христианской литературы.
Названную книгу всю свою сознательную жизнь имел при себе Сперанский, и не просто имел, но черпал из нее мудрость целыми пригоршнями. Письма его содержат не одну фразу, прямо заимствованную
