Итак, что же я запомнил из тех лет, которые провел в разъездах? В основном тихие мгновения, чаще всего посвященные размышлениям.
Река Меконг, четыре тридцать утра… Помню, что рано проснулся, оделся еще в темноте. Маленькая гостиница, в которой я остановился, располагалась на краю деревни, рядом с проселочной дорогой из красной глины. Это было двухэтажное строение из бамбука, и всякий раз, когда я переставлял ноги, все сооружение, казалось, ходило ходуном. Со всех сторон слышалось похрапывание, от этого темнота казалась дремотно-уютной. Мужчина на соседней кровати глубоко вдохнул, будто собирался что-то сказать, по потом резко выдохнул и перевернулся на другой бок, опустив руку так, что ладонь почти касалась пола. Я потихоньку спустился вниз, стараясь не шуметь, будто хотел уйти не заплатив.
На улице уже занимался белесый рассвет цвета старого канцелярского клея. На полях и над рекой висели сгустки тумана, похожие на привидения. Деревья только что начали выступать из темного плена джунглей; можно было видеть их стволы в виде чередующихся серых и черных полос. Где-то резко и упоенно кукарекал петух. С тех пор крик петуха напоминает мне о Юго-Восточной Азии, хотя впервые я услышал его в Англии или во Франции, еще в детстве. Этот хриплый петушиный крик как-то не гармонировал с сонной томностью раннего утра. А еще этот запах, сладковато-приторный, густой, похожий на аромат лилий… Даже в пять часов утра уже не было ощущения свежести, только чувство оживания. У меня было впечатление, что дни не сменяют друг друга, а длится один и тот же долгий день, который периодически накаляется.
Странное у меня было состояние… Как будто это место пыталось заговорить со мной. Посмотри, говорило оно, вот каким ты стал. А мимо проезжали на велосипедах люди, улыбаясь и кивая мне…
Я просидел на траве почти час, глядя на реку. На правом берегу вились поднимающиеся над джунглями дымки. Там был Лаос. В тот год иностранцам был запрещен въезд в страну, а все запрещенное очень заманчиво - что там, за стеной из зарослей джунглей, там, где струится и уплывает вдаль голубой дым…
Вот каким ты стал.
Внизу, у реки, виднелись вытащенные на берег лодки, которые упирались в черные, мокрые корни деревьев, торчавшие из воды. Лодки были узкие, с загнутыми носами, и походили на высохшие стручки гороха или пластины древесной коры. Красоту этих форм подчеркивал фон светлеющего неба в преддверии начинающегося дня…
В какой-то момент я почувствовал, что границы моего тела растворяются. Я становился деревом, из которого сделаны лодки, водой в реке, причем одно плавно переходило в другое, без всяких препятствий и ограничений. Я весь существовал во всем и в то же время меня не существовало. Удивительное чувство необыкновенного облегчения охватило меня в этот миг. Я избавился от себя самого, хотя бы и на какое-то мгновение.
Меконг, Чанг-Шен.
Это был один из тех моментов, когда я понял природу и всю тяжесть того, что я носил в себе.
Что еще запомнилось мне? Все и ничего. Со мной так много всего произошло, что в конце концов я уже ничего не мог больше воспринимать (хотя, если вы читали мои открытки, которые я посылал, у вас могло сложиться другое мнение, и это понятно - для друзей я старался как можно красочнее описывать всякие детали). Если бы какой-нибудь попутчик спросил меня, как там на Сулавеси или в Бутане, то я, конечно, описал бы все в превосходной степени. Невероятно, фантастически, великолепно. Я стал одним из тех людей, которых когда-то сам не мог понять - они везде побывали, но ничего не могли рассказать. Мне встречались такие люди, когда мы с Бриджит ездили в отпуск. У нас было на отдых всего две недели, а они путешествовали постоянно. И ничего толком не могли рассказать о своих поездках. Я тогда думал, какой интерес путешествовать, если не можешь поделиться своими впечатлениями. А вот теперь, когда отсчет моего собственного путешествия перешел с месяцев на годы, я начал их понимать. Впечатлений накапливается так много, ты ими так переполнен, что создается противоположное ощущение - будто ты опустошен внутри. Вот таким образом воздействует избыток впечатлений. Мозг может переработать только определенное количество информации… Опустошенность - вот результат, по крайней мере для меня.
Сначала я вошел в это состояние неосознанно, а потом начал осваиваться в нем. Перестал вести дневник, убрал фотоаппарат. Путешествовал почти совсем налегке. Ничего не возил с собой, ничего не хранил. Именно этого я и хотел. Освободиться от собственного тела - кожи, крови, костей… души. Полностью раствориться в том, на что я в данный момент смотрю.
Никаких целей. Никаких приключений.
Движение.
Ощущение корабля, поезда, автобуса… Движение на каждом виде транспорта сопровождается своим ритуалом, своим ритмом. Желательно знать пункт назначения, потому что он заменяет цель. Да и служит ответом на наиболее вероятный вопрос. Движение стало смыслом моего существования. Движение ради движения. Кажется, кто-то писал о важности ничегонеделания. Сейчас большинство людей забыло об этом искусстве, ну а я решил возродить его. Искусство ничего не делать. Я растворяюсь в смене пейзажей, через которые проезжаю. Буквально становлюсь частью их. Вливаюсь в них, растворяюсь. Исчезаю.
А разве это в конечном счете не сделка со смертью? Смерть лежит в основе всех страданий. Смерть заставляет нас оправдывать свое существование, верить в Бога.
Без всего этого я мог прекрасно обойтись.
Просто ничего не делать. Что бы ни случилось. Как будет, так будет.
Наверное, так не могло продолжаться бесконечно. Кто знает. Скорее всего я дошел бы до той границы, за которой человек полностью себя теряет. Я совершенно не знал, куда ведет дорога, которую избрал. В то же время и не мог себе представить, какое стечение обстоятельств заставило бы меня вернуться домой…
После трех лет странствий я оказался в деревушке Ловина на северном побережье острова Бали. Я арендовал там обычную бамбуковую хижину с маленькой террасой, выходящей на море, и скрипучей двуспальной кроватью. В хижине пахло кокосовым молоком, средством от москитов и жесткой травой, которую здесь запихивали в матрасы вместо пружин. Ночью пальмовые листья шелестели на ветру, который дул со стороны острова Ява. На завтрак у меня был кофе «Нескафе» и плоды папайи, потом я обычно гулял по берегу, плавал, лежал в гамаке, читал. По вечерам встречался с одним немцем, таксистом из Мюнхена, сейчас не смогу даже вспомнить его имя. Мы вместе пили пиво, и я, бывало, наблюдал, как он курит местную травку и у него краснеют глаза. Это было очень тихое местечко, пожалуй, одно из самых тихих, какие мне довелось посетить. И я подумывал о том, чтобы задержаться здесь на неделю-другую, перед тем как отправиться на Ломбок, Флорес, Амбон…
Я никогда не был на этих островах. Однажды после купания я зашел в бар выпить. За столом из тростника сидели три белые девушки, одетые в саронги. Я поздоровался, и мы разговорились. Как обычно в беседе между путешественниками, они спросили меня, откуда я приехал. Я сказал, что я англичанин, но последние десять лет жил в Голландии. Оказалось, что они голландки. Две из них жили в Амстердаме, а третья - в Гааге. Выяснилось, что все мы бывали в одном и том же кафе в районе Йордан. Мы вполне могли быть там в одно и то же время, не подозревая об этом.
– Какое совпадение, - сказала самая светловолосая из них, которую звали Саския.
Вдруг меня как током ударило.
Три голландские девушки.
На мгновение бар исчез, а мое тело стало невесомым как воздух. Я не чувствовал под собой ног. Заметили ли девушки изменение, произошедшее во мне? Возможно, нет. Они путешествовали всего лишь три недели, и все еще смотрели по сторонам восторженными глазами новичков.
Когда меня отпустило, я слабо улыбнулся.
– Да, - сказал я, - действительно совпадение.
Сначала я переспал с Саскией, которая была посмелее остальных. Однажды днем мы стояли в моей хижине друг против друга, почти касаясь бедрами. В прорези опущенных жалюзи задувал ветер.
– Ты разденешь меня? - спросила она. - Я люблю, когда меня раздевают.
Когда я приподнял края майки, высвобождая ее грудь, я думал о женщинах в белой комнате. В моей памяти всплывали детали их тел - шрам в форме монеты, темно-рыжие волосы на лобке, родинка… Не отводя глаз от Саскии, я бросил ее майку на кровать. У нее не было родинок. Я опустился на колени и
