Радогор ни чуть не удивился ее просьбе. Словно сам ждал ее слов. Смотрит то на бабку, то на своими руками. А руки словно ком податливой глины в ладонях сминают. И поднес их к ладони старухи. С его ладоней полилось на старые, узловатые руки, ровное и мягкое тепло.
— Княжну так же на ноги ставил? — Отнимая у него свои руки, хитро улыбнулась Копытиха.
— Девицу то? Да еще в беспамятстве? Как можно? Да она и на девицу в ту пору не похожа была. Так, комок неразборчивый. — ответил Радогор, с трудом скрывая возмущение.
— Ну — ну, не сердись. К слову пришлось. — Засмеялась бабка. — А вот как ты жар в ладони нагоняешь, не пойму.
— А ты в терем приходи, матушка. Я за тобой и лошадь пришлю. Поживешь там, а я, что успею, покажу. — И таинственно улыбнулся. И как огонь запалить, тоже…
— Он и мысли угадывать может, бабушка. — Вмешалась Влада, не утерпев.
— Все твои мысли, девица, в глазах стоят и через одежку выпирают. И угадывать не надо. — Бабка не выдержала и громко расхохоталась. А Влада покраснела густо — на — густо.
— Бабушка!
— Но не каждому все дается. Я вот на слепо долго ходить не мог. Остальное вроде все легко давалось. А иногда и то делал, чего и дедко Вран не знал. А на слепо…
Влада подергала за рукав.
— Радо, давай не поедем сегодня. Останемся, погостим еще. — Глядит на него умоляющими глазами. — И бабушке веселее будет.
Копытиха молчит, но по глазам видно, что не хочет она, чтобы уезжали. Но не утерпела.
— А и верно, Радогор, зачем вам в ночь ехать? — Поддержала она княжну.
— Ну же, Радо. Посмотри, как Ягодке здесь хорошо.
— Да, не трещи ты, сорока. Дай подумать ему. Оглушила чисто всех.
На бэра можно не смотреть. Воля вольная. Пропадает в лесу день деньской. А то и ночь прихватит. Муравейники… ягодники. Все его. Заявится, морда покусанная, но в меду.
— Ты зачем, охальник такой, пчелок зоришь?
Копытиха пальцем грозит, а он башку ей под руку сует, ластится и молока выпрашивает. А потом снова в лес…
— Мы еще и про хозяина меча не говорили… — Глазки хитрые, но правильно Копытиха сказала, вся хитрость на виду. — И Ратимира еще нет, Радо.
— А я вам баньку истоплю. Вместе то, поди. И не мывались еще? — Прищурилась, и княжне глазом подмигнула молодо. И долго потом хохотала, глядя на их сконфуженные лица. И решив, что все уже ясно, спросила. — Ну ка, показывай, как это на слепо ходить можно? С батожком? Или как? Ничего не утаивай, все показывай. Что ни покажешь, все здесь останется. Знать должна я с кем девка пойдет, которую прежде матери на руки взяла.
Не отвязаться Радогору. Махнул рукой.
— Вяжите глаза платом на глухо, чтобы свет не пробивался в глаза. — Попросил он, и наклонился, подставляя голову под повязку.
Вышел на крыльцо, прошел несколько шагов, приучая себя к потемкам перешел на быстрый и ровный бег, ловко огибая деревья.
— Тут не глазами надо смотреть, чем — то другим. Дедко мне говорил, но так мудрено, что я и не понял А сколько я синюх набил себе, пока гонял он меня. И лицо в кровь разбивал. И колени, и руки обдирал и резал…
— А ножи зачем на шее носишь?
— Для боя. — Пожал плечами Радогор.
Один за другим ножи взлетели над головой. Последний без замаха отправил в толстый расщепленный пень в десятке саженей от них. А он, не глядя, выхватывал, падающие сверху на его голову, ножи и отправлял их туда же молниеносными бросками.
— Баловство, не больше…
Старуха промолчала и заковыляла ко крыльцу.
— И с мечом так же можешь? — Копытиха уже не смеялась.
— С мечом проще…
Поправил повязку на глазах и меч сам выпрыгнул на ладонь. И будто ветер закрутился, завыл перед крыльцом. И только по огненным всполохам можно было угадать. Где сейчас сам Радогор и кого он разил, кромсая плоть и кости, своим древним и полным мрачных тайн, мечом.
— Зверовато! — Копытиха мрачно посмотрела на меч и покачала уже не в первый раз, головой, когда ветер стих и Радогор появился перед ними.
И до ночи не сказала больше ни слова. А вечером запалила лучина, выставила перед ними молоко и хлеб, села напротив и чуть слышно проговорила, глядя с жалостью на него.
— Страшную силу ты в себе носишь, витязь. А что еще насовал в тебя твой волхв и зачем ему это было надо, я так и не разглядела. И не дай бог, вырвется она наружу. Не совладать тебе с ней. Берегись ее, Радогор. И без нужды не показывай. Лучше пусть внутри тебя сидит. И поглубже.
Радогор ее выслушал молча, с каменным лицом. Так же молча допил молоко, встал из — за стола и вышел на крыльцо.
— А ты что сидишь? Беги за ним, успокой. Страшные я слова сказала. Не каждый спокойно вынесет. А я со стола уберу.
А немного погодя и сама появилась.
Толкнула руки под старенький передник. И села рядом.
— Солнышко садится. Опять ночь скоро… — Помолчала. — Вот так и жизнь проходит в один день. Была или нет, пойми попробуй.
Поймала на себе вопрошающий взгляд Радогора. Заговорила, будто сама с собой, глядя под ноги.
— Род, он один на всех, как бы не звался. Как красно солнышко. Пращура его, как тебя звали. Радо, Радость…
— Ты к чему это, матушка.
Словно не слышит его, и не видит.
— Слово то какое. Радо! Само с языка катится колесом.
Влада бросила из — под ресниц на него лукавый взгляд. Обхватила за руку и прижалась к нему.
— Так и Род. Как бы не сказал, а все равно Род. А тот у него из первых был И тоже по разному звался.
— И как же, матушка?
— Не к ночи звать его. Его не зови, так сам явится. И во все то он лез, во все совался. Впереди Рода быть хотел. Род, де, стар стал, немощен. И дела больше не делает. Умом, де, оскудел. А народ без руки со стороны на сторону шатается., другим богам кланяется. Из молодых. И восхотел сам богом стать. Разразилась тогда между великая пря. Горы тряслись и в мелкие камешки рассыпались. А там, где они стояли, вода разлилась без края. Смотри, не смотри, а берега глазом не достанешь. А горы уж в другом месте вылезли. Земля огнем плескалась, на того и на другого ярилась. А куда ей деваться было, когда сама волей Рода появилась? Люди же и твари разные гибли без числа. Каменьями их давило, водой топило и огнем жгло.
Бабка замолчала, чтобы перевести дух и тоской проводила закатившееся солнце.
— Так ли было или нет, не знаю. Привелось мне так…
И снова замолчала.
Владе от нетерпения на месте не сиделось. Вертится, крутится, толкает того и другого.
— Тише ты, егоза, все бока отхлестала локтями.
— А дальше, что было, бабушка? — Спросила она, еще теснее прижимаясь к Радогору.
— Дальше же было, как и должно было быть. Кому же с Родом тягаться? Хоть и стар стал, а все равно Род. Где хитростью взял, где силой сломил, но поле за ним осталось. А тот, которого лучше, от греха, не поминать, среди людей скрылся. Затих, на глаза не лез. Но препоны Роду ставил. Род же, поначалу, от огорчения лик свой от людей спрятал. И солнце — Радо уже не радовало глаз человеческий. Тьма непроглядная и хлад опустился на землю на многие годы. Вечной ночью отгородился он от людей.
