Глава 20
Радогор уверенно вел их к тому краю болота, где встретился с кикиморой. Влада, держась за его руку, щурилась и улыбалась под лучами утреннего солнца. Щеки розовые, глаза синее неба. От синюх и воспоминаний не осталось. Берегиня то забегала вперед, бросая по сторонам беспокойные взгляды, то исчезала где — то в стороне за деревьями. И неожиданно появлялась, недовольно ворча.
— Убегаешься, тетушка. — Предупредила ее Влада, которой наскучило молчать — С ног собъешься. — дождаласт таки. Выродила. — С видимым удовольствием отозвалась кикимора. — А товсе — кикимора да кикимора.
— Не правда ваша, тетушка. — Возмутилась Влада. — Даже не разу не назвала. Вот хоть у Радогора спроси. И в мыслях не было. А если и смеялась, так только потому, что весело около тебя.
Берегине ее слова пришлись по душе.
— Вот это верно. Что есть, то есть. И не убавить, не прибавить. Мне при моей работе без этого нельзя. От тоски засохнешь и мхом зарастешь по самую… ну, ты знаешь. А люди же думают, что я не от легкого и веселого нрава над ними потешаюсь, а со зла и от скверного нрава. Вот и окрестили кикиморой, да еще и болотной. Да так и присохло ко мне это нелепое имя. А какая же я кикимора, сама посуди? Не скрою, подурнела снаружи, ну так что с того? Годы, красавица, ни кого не милуют.
Замолчала, загрустила. На глазах даже слеза от жалости к себе, несчастной, выступила.
— Ты бы на меня прежде посмотрела. У — у — у! Только бы и видела своего Радогора. Дай вспомнить, когда же это было?
Задумалась, перебирая в памяти прожитые времена. Но так и не вспомнила.
— Память, как сито худое стало, едрит… в берегиню! Хоть саму береги. — злобно выругалась она. — Вроде и совсем не давно все было, а то ли со мной, то ли нет, не помню. Или слышала где?
— Ты так и не сказала, тетушка, сколько же лет тебе. — Робко спросила Влада, сдерживая улыбку, чтобы лишний раз не огорчать и без огорченную берегиню.
— Лет? — Изумилась кикимора. — Так не летами живем. Хотя, скажу, пожалуй… Сколько лет Роду, девонька? Так я помоложе его буду, потому, как сам он и творил нас.
— А как же так вышло, что от какого то Упыря досады терпишь? — Не сразу нашлась Влада, онемевшая от удивления, услышав ответ кикиморы.
— Эх, красота ты моя! Да попадись мне этот Упырь раньше, так я бы его… И глазом не дернула. Только мокренько бы осталось. А теперь видишь какой стала? Иссохла вся от времени и переживаний. — Голос берегини дрогнул, а в глазах застыла тоска. — Ушло наше время, внучка, коли даже язык наш забылся. И иное все. И боги следом за нами идут иные. А вместе с ними… Да что о том говорить! А раз не понимают люди нашего языка, то и смотрят на нас, как на сношенные пимы. Или совсем не замечают. И думают про нас, как про небыль. Неслухов пугают, сказки страшные рассказывают на ночь. А нет веры, нет и силы. Не нужны мы стали. Вот и не лезем на глаза.
Загрустила берегиня. Слезы из глаз катятся. Того и гляди, всхлипывать начнет. Шмыгнула носом, провела по нему рукой, а потом и подолом непомерно широкого сарафана с Копытихиного плечо.
— Мало нас осталось, девонька. Новых то нет. Вот леший, что за спиной у нас тащится, и все пятки уж обступал. — Кикимора повысила голос и обернулась. — И думает, что его не видят. Один единственный на всю округу остался. А много ли он убережет? Так, видимость одна, а не леший.
— Ну, это ты напрасно! — Услышала она возмущенный, гулкий и скрипучий голос. — Я еще… Вот намедни пугнул, так пугнул. До самой опушки бежали и не оглядывались.
— Молчи уж, пень трухлявый. — Сварливо перебила кикимора своего нового собеседника. — забоится кто — то тебя.
И не оборачиваясь, с сожалением сказала Владе.
— А посмотрела бы ты на него раньше, девица. Обомлела бы. Эх, зря я ему отказала, когда свататься приходил. Думала, куда мне. Молода еще, успею. Не убежало еще время. А оно возьми и убеги!
Пригорюнилась, голову опустила. Идет, запинается.
— Не опоздало еще. — Где — то совсем рядом раздался глубокий, сдержанный шепот. — Вместе деньки доживать будем.
Берегиня немного повеселела и оглянулась.
— Так и быть, подумаю. — игриво крикнула она.
— Только не долго думай. — Предупредил леший.
— Дольше ждал. — Легкомысленно отмахнулась кикимора, у которой после слов лешего улетучилось уныние. — Эх, сбил таки меня с толку, деревяшка пустая.
Стукнула ладонью по лбу и ободрилась.
— Красавец он был тогда, умереть можно. А ныне сама видишь, что с ним стало. Еле ноги за собой тащит. Мхом оброс от старости, ветками сухими, сучками обвешался, посмотреть жутко. А как уйдут последние силы ноги таскать, остановится и врастет в землю. Сколько их таких уже по лесам стоит и в бессильи глаза таращат, сухостоинами.
— Вот и поторопилась бы. — Снова услышала Влада. И тебе не слаще придется. Не выберешься однажды из своей дрягвы…
Кикиимора вздрогнула, услышав страшные слова, и остановилась, словно на стену натолкнулась.
— И дернуло же тебя за язык, сучок ты старый. — Возмутилась она. — Помолчать не мог? Обязательно ляпнуть надо было? И без тебя знаю, что черной и склизкой коряжиной среди болота красоваться.
Влада с испугом обернулась. Не верилось, что этой вздорной, но беззлобной берегине уготована такая страшная учась.
— О тебе пекусь… Начал оправдываться леший. — По всем дням думаю да гадаю, как ты там одна на всем этом болоте? Вокруг меня хоть лес весело шумит, птицы поют, звери разные бегают. А вокруг тебя болото гнилое и пиявки.
Но кикимора не ответила ему. Опустила голову ниже плеч и брела, бездумно передвигая ноги. Ветхое платьишко с чужого плеча, болталось на ней, как на палке и на каждом шагу цеплялось за ветки, за сухую траву. Влада, глядя на нее, совсем расстроилась. И беригиню жаль до слез, и великана лешего. И всех, кого Род приставил к земле ее богатства для людей хранить.
— Не печалься, тетушка. — Принялась она успокаивать кикимору. — Конец, сколько не проживи, у всех один.
Берегиня долго не отзывалась. Потом нехотя проворчала.
-Конец то один, девонька, кончина разная. — Оглянулась по сторонам и крикнула Радогору, который ушел далеко вперед. — Забирай, парень, на шуйцу круче. А там и дух переведем.
Приостановилась, выискивая между деревьями своего древнего поклонника и важно распорядилась. — А ты, пенек говорливый, далеко не убегай. Здесь жди, встречать будешь, если суждено вернуться будет. Тогда, может, и скажу тебе что…
— Уж сколько раз обещала. — Ворчливо пробасил леший.
— А то ты сам не знал, как не просто девицу уломать! — И снова позвала Радогора. До кромки дрягвы рукой подать. Здесь остановимся. Дальше уж кусок в горло не полезет. А если и полезет, то вместе со всякой всячиной. Мухи, мошки… А комары здесь какие! Объедение!
— Тетушка! — Возмутилась Влада.
— Говорю, как есть. Сами увидите, каково мне жить здесь. — Берегиня даже не заметила, или сделала вид, что не заметила, как Владу передернуло от отвращения. — Сама до сих пор не могу понять за что, за какие такие грехи, меня в это болото сунули? Других не хуже была. И телом гладкая, и всем прочим, чему положено у нашей сестры быть, издалась.
— Язык у тебя, девка, за версту впереди тебя бежал. — Вмешался леший.
— Скрывать не стану, бойка на язык была. Так это ли грех. У Яги норов не легче, а счастье привалило. С людьми живет, в тепле и сытости. Очаг семейный бережет. Или домового взять. Ведь посмотреть не на что! Мелочь! Весь с ладошку. А уж по вредности всех превзошел. И другие такие же. Гуменник, конюшенник…. То хвост у лошадей переплетет, то гриву в колтун собъет. И все им с рук сходит. Едрит… А
