Анастасия Семеновна дремала на стуле у плиты.
У Григория слипались глаза, все слабее покачивали ребенка его уставшие руки. И он задремал…
Очнулся Григорий от прикосновения жены. Она обняла его и крепко поцеловала. Игорька положили в кровать.
В комнате уже было светло. Яркий сноп солнечных лучей косо струился из окна на пол.
Григорий позавтракал и пошел за машиной. Когда он заехал домой, Крапивина его уже ожидала.
В пути он вел машину осторожно, боясь застрять с дорогим пассажиром в какой-нибудь колдобине.
У дома Крапивиной остановился, перед прощанием стал неумело извиняться за ночное посещение:
— Потревожил я вас…
Врач перебила его:
— Наша служба такая.
— Но ваш муж-то того, обиделся…
Крапивина улыбнулась, вышла из кабины, держась за ручку двери, сказала:
— Это хозяин мой. Часто его по ночам будят, вот он и ругается. Ребенка вашего я утром еще раз осмотрела. Обойдется все благополучно.
Возвращался Григорий с приподнятым настроением. Игорек теперь поправится. На больного-то наказнишься. А когда он здоровый, смеется, тянет свои ручонки, за отца принимает. И душа смягчается, какой бы злой ни был. Возьмешь его на руки, надуешь пузырем щеку, он хлоп по ней кулачком и завизжит от восторга. «Так, так, — скажет Анастасия Семеновна, — приучай родителей к порядку, чтобы никогда про тебя не забывали». Совсем не догадывается, что сын-то мне неродной, — улыбается Григорий.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Перед окнами мелькнула белая тенниска. В дом вошел Николай. Анастасия Семеновна изумленно ахнула, широко раскрыв беззубый рот.
— Здравствуйте! — громко произнес Николай и, шагнув к Григорию, подал ему руку.
— Присаживайся, — сдержанно пригласил Григорий и пододвинул ему стул.
Марину лихорадило. Но внешне она ничем не выдавала своего волнения.
— На станцию иду, — пояснил Николай. — Увидел у дома машину и зашел. Ты не туда едешь? А то подвез бы?
— Пес тебя принес, — шепотком заругалась Анастасия Семеновна и, загремев посудой, стала подавать обед.
Игорек забавлялся книгой, не обращая никакого внимания на вошедшего. Тонким гибким пальчиком он тыкал в обложку, на которой был изображен осел с книгой, звонко кричал Григорию:
— Папа, смотри! Осел в школу посел.
Николай сел около входа на предложенный ему стул, перекинул ногу на ногу, достал из кармана темный портсигар из карельской березы, задымил ароматной сигаретой.
— Я еду в Матреновку за досками для свинарника, — ответил Григорий и пригласил Николая обедать.
Николай от обеда отказался и с сожалением произнес:
— Жаль, что не по пути.
И хотя ему больше нечего было здесь делать, не вставал, сидел, курил, украдкой, по-воровски, щупал глазами Марину, от зависти сокрушался: «И как я упустил такую красавицу! Досталась тюхе-матюхе…» А вслух по-свойски, как старый знакомый семьи, имеющий моральное право на внимание к себе, заговорил:
— Сколько лет-то уже не был здесь. Я так соскучился по своим местам, что в этом году решил весь отпуск провести дома. Каждый год то юг, то туристический поход, совсем стариков забыл.
У Григория в душе нарастало недовольство. Пришел, спросил и ушел: Чего ты здесь расселся? Я из-за гостеприимства предложил тебе стул. Но у тебя-то совесть есть или нет? Григорий заметил, как жена, садясь за стол, встретилась взглядом с Николаем и загорелись у нее щеки.
— Сколько вам осталось учиться? — поддержала Марина разговор.
Николай весело усмехнулся: «вам».
— Один год, — ответил он. Хотел обыграть «вам», но присутствие Григория его сковывало.
«А она почти совсем не изменилась, — не отрывал от нее своих глаз Николай. — Только солиднее немножко стала, спокойнее да держится теперь с достоинством, и вроде намечаются морщинки с уголков губ…»
Николай их заметил, когда Марина смеялась. Тогда-морщинки неожиданно откуда-то появлялись, боязливо приспосабливались с обеих сторон рта, как птички, которые иногда трепещут крыльями прежде чем окончательно усесться на дереве. Прошел смех, и морщинки исчезли, будто тех птичек вспугнули и они улетели на новое место.
— А где будете работать после окончания? — опять к нему Марина с вопросом.
— Куда пошлют.
— Гриша, нарежь хлеба, — жеманно попросила она мужа.
Григорий схватил здоровенный столовый нож, который сам сделал из косы, всадил его в непочатую круглую краюху, поднял хлеб, прижал к широкой груди и загорелой ободранной, в ссадинах рукой — по кругу. Кусок хлеба отлетел на край стола и, не удержавшись на нем, упал на пол. И тут же другая рука, беленькая и чистенькая, блеснула золотыми часами книзу — и кусок на столе.
— Свинье пойдет, — буркнул Григорий.
Стряхнув с груди крошки, он стал молча есть щи. Под суровым взглядом мужа примолкла и Марина.
— А симпатичный у вас малыш, — вдруг дрогнувшим голосом заметил Николай и стал прощаться.
Марина взглянула на него с удивлением: неужели он чувствует родную кровь? И увидела она, как у него страдальческая улыбка смахнула с лица всю его наигранную веселость.
После ухода Николая обедали молча. Только Анастасия Семеновна, захлебываясь смехом, весело тараторила:
— Милиционер Курлыкин вчерась приезжал к Миронихе. Разбил у нее самогонный аппарат, составил на нее акт — и прыг на свой лисапед. Только крутнул ногами, телок вскочил, испугался. Недалеко от дома к колу был привязан. Веревку-то он натянул, а лисапед заехал на нее колесом. И полетел Курлыкин вверх тормашками. Бабка-то Мирониха кричит ему вслед:
— Господь тебя покарал, чтобы ты знал, как старух беззащитных обижать!
А милиционер ей:
— Я и на твоего господа протокол составлю, тоже к порядку призову.
… Но никто, кроме самой рассказчицы, не смеялся.
Как только Григорий уехал, Анастасия Семеновна стала строгой. Недовольно качая головой, она поучала дочь:
— Муж тебе не гармошка: поиграла и бросила. Вышла замуж — подожми хвост.
Марина вылезла из-за стола, с улыбочкой потянулась.
— Разве я какой повод подавала? Сам зашел.
— Он как наш Игорек, — назидательно продолжала Анастасия Семеновна. — Намажешь ему хлеб сливочным маслом, а капризный сынок твой положит его возле себя, не ест. Только возьмешь у него кусок — он ревака задаст. Обратно отдашь — надкусит и опять про него забудет. А тебе это невдомек.
— Не нуди, мама, и без тебя тошно.
Поцеловав Игорька, она заспешила в библиотеку. К концу рабочего дня к ней пришел Николай. Из посетителей в это время никого не было. Облокотившись на выступ прорезанного в стене широкого окна, он шутливо начал:
