состояние друг друга. Например, встретить унылую рожу в окружении веселых (или наоборот) ему не удалось ни разу. Более того, настроение фэйрцев (и даже, будто бы, внешность) менялось прямо на глазах, приходя в полное соответствие с тем, которое демонстрировал избранный человеком круг общения. Вероятно, именно поэтому печальных личностей на улицах почти не наблюдалось, дети были резвы, но послушны, а Филипп со своей грубой психикой совершенно не воспринимался аборигенами в качестве друга, товарища и брата. Он поделился догадкой со Светланой.
– Поражаюсь я тебе, Капралов, – сказала Светлана. – С виду, не обижайся, петух-петухом: самовлюбленный, туповатый и ограниченный. Но подобное прозрение… хоть живьем тебя в Дельфы периода античности направляй! Ну да, верно, мы, фэйрцы, как и твои Большие Братья, существа-эмпаты. Добрые и прекрасные. Считанные единицы среди нас лишены этого чудесного дара, позволяющего цивилизации шествовать семимильными шагами по пути эволюции гуманитарной направленности. Эти-то единицы, как ты понимаешь, и охраняют наше распрекрасное общество от разных аберраций. Возникающих, к сожалению, время от времени даже в невинном теле Фэйра. Экзотов, разумеется, не любят. Ты сполна испытал эту нелюбовь на себе. И не удивительно. Что касается лично тебя, Капралов, то ты для среднего фэйрца в эмоциональном плане не человек вовсе. Болван деревянный, жутковатый и до того холодный, что аж оторопь берет.
– Печально, – подал голос Филипп.
– Возможно. Зато тебе нет нужды находиться в привычном для нас затяжном сорадовании, сотворчестве или сострадании.
– Что плохого в постоянной радости?
– Иногда это бывает чертовски утомительно.
– Интересно, как ты ухитряешься сочетать паскудную работу с нормальной жизнью? Мужики вон как тебя любят! Чуть не роятся. Или они все тоже…
– Мощность эм-поля мозга – величина отнюдь не постоянная для всех, – покачала из стороны в сторону пальчиком Светлана. – Кто-то из нас эмпат в большей степени, кто-то – в меньшей. Кроме того, имеются искусственные подавители эмоций. Например, один действует в пределах здания, где расположена моя паскудная контора. Карманный экземпляр тоже всегда при мне. Хоть не всегда включен. Иначе нельзя. Подчас холодный разум гораздо важнее самых искренних чувств.
– Особенно в твоей непростой работе, столь бесконечно необходимой доверчивому обществу Фэйра, – язвительно сказал Филипп. – Кстати, позволь-ка. Везде, где есть возможность создавать подавители чего- либо, должны иметься и усилители этого чего-то? А может статься, и модификаторы? Не так ли, Светик ты мой ненаглядный? Регулируете, поди, помаленьку взаимное дружелюбие земляково? Регулируете же, признайся…
– Доведет тебя болтливость до греха, – сказала Светлана, опять качнув пальчиком. – Ой, доведет.
– Если уже не довела, – подумал Филипп вслух.
Светлана выразительно хлопнула громадными глазищами, хмыкнула и отвернулась.
После этого разговора Филипп стал вести себя на улицах Фэйра гораздо осмотрительнее. Он боялся теперь по неосторожности «наступить на ногу» кому-нибудь своей «ледяной ступней» и причинить тем самым невыразимые страдания. Чаще всего он сторонился детишек, оберегая неокрепшую психику от воздействия троглодитского эм-поля. Но обрекать себя на добровольное затворничество к вящей радости топтунов из контрразведки тоже не собирался. Поэтому прогуливался по городу преимущественно в вечерних сумерках, лишь изредка вспугивая парочки, уединенные по кустам.
Любви жители Фэйра предавались часто, бурно и, по земным меркам, достаточно бессовестно. Филипп постепенно начал привыкать к всеобщему беспутству. А на Светлану так посматривал уже с вполне откровенным интересом. Увы, но ежевечерние визиты к нему она отчего-то прекратила. Он допускал, что ей попросту наскучила шуточка про сало, водку и шпанскую мушку.
«Может быть, – подумал он как-то вечером, – стоит спуститься к ней самому?» Идея настолько понравилась, что он тут же почувствовал прилив желания. Филипп набычился и принялся сопротивляться. «Я вам не какой-нибудь слабак, – сообщил он закипевшим гормонам. – Со мной так просто не сладишь! Я, блин, еще и не такие соблазны преодолевал. Запросто, блин! Легко. Походя. Как два пальца, блин!..»
Гормоны, еще чуть-чуть побулькав для приличия, сникли.
Одержав над низкими инстинктами столь впечатляющую и бесспорно чистую победу, Филипп скинул портки и прошествовал в опочивальню. Подбоченившись, полюбовался на свое мускулистое отражение в оконном стекле. Зевнул, наклонился к спальному мешку… а потом сдавленно зарычал и помчался по винтовой лестнице – вниз, вниз, вниз. К ней!
Однако прежде чем получить желаемое, ему пришлось изгнать с брачной территории соперника. Это не составило для него никакого труда. Утонченный золотопогонник торопливо ретировался, стоило Филиппу нависнуть над его тщедушным телом, грозно сдвинуть брови и угрожающе пропыхтеть:
– А ну, канай отсюда, баклан! Прыжками!
С любопытством взглянув на разгоряченного победителя, Светлана молча проследовала в спальню.
Он был Морским Змеем. Его длинное чешуйчатое тело, мощное и неутомимое, стремительно скользило в толще океанических вод. Алые перья царственной короны вокруг челюстей и на гребне трепетали под плотными, почти резиновыми струями встречных потоков. Он давал семьдесят узлов, если пользоваться флотскими терминами, и чувствовал, что это далеко не предел. Он был единственным и бесспорным властителем на сотни миль окрест и десятки миль вглубь. Где-то далеко-далеко отсюда он был еще и человечком – крошечным, беспомощным, плавающим в емкости, заполненной слоистым снотворящим кляром. Человечком, спящим внутри грандиозного иллюзиона в Парке Развлечений Фэйра, и видящим прекрасный сон о Морском Змее. Но обезьянка осталась так далеко, что даже память о ней казалась чужой, случайно привнесенной. Змей скоро забыл о смешном человечке по имени Филипп, полагающем, что Господин морей рожден его воображением.
Он почувствовал, что где-то рядом нарождается новая жизнь. В океане рождение и смерть столь часты, что становятся безразличны для властителя, но сейчас в круговорот жизни входил зубатый кит. Фигура, бесспорно, достойная внимания. Роды проходили тяжело. Самочка кашалота была совсем молода и рожала впервые. Она жутко стеснялась сначала своей беременности, затем предстоящих родов и опрометчиво избавилась от всякой опеки сородичей. Теперь ее опекали три крупных акулы, мечтающих полакомиться теплокровной свежатиной. Ее новорожденной дочкой. От их недалекого присутствия бедная глупенькая роженица едва не теряла сознание.
