проворством бывалых карманников, только что стянувших у лоха богатый бумажник.
Филипп умял огромный жирный антрекот с гарниром из тушеных овощей и опрокинул пару стопочек слабенького пойла, отдаленно смахивающего вкусом и запахом на сильно разведенный технический спирт. Он выпил бы, наверное, еще, но больше не было.
Закончив трапезу большой чашкой крепкого зеленого чая, он принялся обследовать помещение. Комната, в которой он находился (сглаженный шестиугольник семь на пятнадцать шагов, с длинным диваном, изогнувшимся вдоль одной стены и огромным окном на месте другой), была изумительно светла. Из окна открывался вид на город с чертовски немалой высоты. Под ногами подошедшего к прозрачной стене Филиппа наличествовало метров тридцать совершенно пустого пространства. Комната консолью выдавалась из основного тела здания. Филиппа передернуло, и он поспешно отступил в глубь помещения.
– Высоты, как погляжу, боитесь. – Кииррей на сей раз явилась без собачонки.
– Не люблю. – Филипп глянул на нее исподлобья. За ее спиной тенями сновали давешние ловкачи, уничтожая остатки застолья.
– Напрасно. Жаль, что человеку не дано летать. На высоте так свободно дышится.
– Только не мне, – сказал Филипп недружелюбно. – Я парень деревенский, приземленный. Питаю необоримую слабость к запаху навоза и разговорам начистоту. – Он механически прикоснулся к обожженному уху. Ухо, обтянутое скользкой пленочкой регенеранта, здорово зудело. – Поэтому давайте перейдем непосредственно к делу.
Филипп поборол желание поскрести ожог ногтем и опустил руки по швам.
«Карманы бы сейчас пришлись кстати», – подумал он. Люди, пленившие его, безусловно, знали о психологической важности карманов. Поэтому в халате их не оказалось. Как и пояса, за который можно засунуть большие пальцы. Лишь нелепые перламутровые пуговицы, огромные, точно чайные блюдца. Чтобы теребить, если волнуешься. Он сжал кулаки.
– Давайте-давайте, – с воодушевлением сказала Кииррей. Она опустилась на диван, приняв излюбленную позу – спина прямая, нога на ногу, на бедре – кисти с переплетенными пальцами. – Для того я, собственно, и нахожусь здесь. Будете расспрашивать или мне начинать рассказывать самой?
– Сперва я, – сказал Филипп. – Как прикажете вас называть?
– Кииррей, разумеется, – с некоторым удивлением отозвалась старуха. – Не люблю я этих новомодных штучек со сменой имен каждый год. Если же вас интересует мое звание, то извольте: старший интеллект- координатор. По-русски так, видимо, правильнее всего, – сообщила она, подумав. – Хотя, если без церемоний, можно и просто – координатор.
– Ну, так вот, госпожа координатор, – прошипел Филипп. – Кто такие эти черти, с которыми я воевал? И почему вы позволили им напасть на нас? Экспериментировали с моей агрессивностью? И как результаты? Удовлетворительные, надо полагать? И…
– Погодите, Филипп, – прервала его Кииррей повелительным взмахом руки. – Если вы будете орать, не переставая, то я просто не сумею вам ответить. Поверьте, состязаться с молодым разъяренным мужчиной в крепости голосовых связок мне никак невозможно. И еще. Бросьте вы, в конце концов, мельтешить у меня перед глазами! Присядьте, прошу вас.
Филипп набычился, прекратил нервно шлепать по комнате и сел. Дурацкие пуговицы при этом громко звякнули.
– Так вот, – продолжила Кииррей. – Если помните, а вы должны это помнить, мы несколько отличаемся от землян нервной организацией. В этом наше превосходство над вами и в этом же наша беда. У нас практически отсутствует преступность, ибо всякий потенциальный злодей, пересекаясь своим эм-полем с полями сотен добропорядочных и чистых душой сограждан, очень быстро теряет агрессивность. А поскольку хороших людей все-таки гораздо больше, чем плохих – и это не трюизм, поверьте, – стало быть, активный криминал в нашем обществе – редчайшее исключение. Не буду скрывать, свою роль играют так же вариаторы и модификаторы коллективного эм-поля. Полезнейшие устройства, так верно «вычисленные» вами в одном из разговоров с бедняжкой Светланой.
– Суг-гестивное законопослушие, – проговорил Филипп, с фальшивым восхищением округлив глаза и задирая указательный палец к потолку (дрянное спиртное оказалось довольно забористым, он едва не запутался в заковыристом слове). – Тирания добра. Регулируемая любовь. Так, что ли?
Кииррей кивнула, соглашаясь:
– Так. Причем весь набор – легким движением пальца. Щелк – и вокруг одни ангелы. Если позволите применить земное высказывание, дешево и сердито.
– А как же свобода воли? – серьезно спросил Филипп, решивший не обращать внимания на показной цинизм старухи. – Не для хранителей нравственных заветов, а для народа?
– У народа ее никто не отнимал, – сухо сообщила Кииррей. – Нужно – и важно! – понимать, где она заканчивается, и где начинается анархия. Опасная для индивидуумов, составляющих социум. Преступная.
– О, – поднял иронично Филипп брови, – а вы, конечно же, понимаете? Что ж, вам можно позавидовать. Такое понимание дорогого стоит.
– Мы, конечно же, понимаем, – подтвердила Кииррей. – Завидуйте. Но учтите, одного понимания совершенно недостаточно. Поэтому минимальные поправки, искусственно вносимые в колебания коллективного эм-поля, необходимы. Во имя общечеловеческого блага. Других причин нет, уверяю. Удовлетворены?
Филипп склонил голову и развел руками:
– Наверное, да… Простите, мадам, но когда разговор заходит о благе всего человечества, я обычно теряюсь. Не по Сеньке, знаете ли, шапка. Однако, поверьте, за народ Фэйра я искренне рад. Хорошо, когда у граждан напрочь отсутствуют криминальные порывы, верно? – Он ехидно осклабился. – Жаль, я не знал этого минувшей ночью…
– Не огорчайтесь, – сказала старуха. – Знать всё не дано никому. А ваши противники были в некотором роде н
