Имя нам – Легион

Шестьдесят шесть оборотов. Одна капля валит с ног медведя. Две – лося. Три скотине не дают – смертельно! Желающие испробовать найдутся?..

«Аист», оказывается, уже улетел (за младенчиками, пошутил Генрик, вызвав приступ гомерического хохота), и желающие, разумеется, нашлись.

– Мы, между прочим, и не терялись, – сообщили они.

– Что медведь, – говорил Бородач, прихлебывая «кедровку», словно десертное вино, – что лось – все едино. Мелюзга. Вы слонов поили?

– От чего же, милок, мамонты-то вымерли? – воскликнул Филипп.

– Эх, суровый народ эти уральцы, – покивали в такт сержант и ефрейтор. – Таких гигантов вусмерть споили.

– А закусывать надо было, – пробормотал Филипп, остервенело жуя огненную бастурму, – закусывать!..

Надвигалась ночь, и они разожгли костер. Удивительно, но никто при этом не опалил бровей или чубов. Потом сидели, нанизав на прутики кусочки домашнего свиного окорока, выставленного Филиппом на закусь к «струе полоза», и подогревали их над огнем.

– Спеть, что ли? – спросил Филипп.

– Спой, конечно, – ответили ему. – Давно пора.

Для затравки он спел «Эй, ямщик, поворачивай к черту!». Слушателям понравилось. Они одобрительно заорали и принялись с силой хлопать ладонями по коленкам. Филипп, в целях развития успеха, выдал: «Пуля-дура вошла меж глаз мне на закате дня. Какое дело мне до вас, а вам до меня». На ресницах растроганных наемников повисли скупые мужские слезы. Ободренный адекватной реакцией друзей, Филипп почувствовал себя едва ли не мессией, ведущим схватку за заблудшие души с Врагом человеческим, и прорыдал «Враги сожгли родную хату».

– Давай теперь что-нибудь повеселей, – попросил пригорюнившийся Генрик. – Стыдоба смотреть на себя – сопли до полу!

Филипп подумал и дал: «Вот лежу я молодец под Сарынь- горою».

Носы шмыгали и глаза влажно блестели. Молодец, лежавший под Сарынь-горою, звался Стенька Разин, груди ему придавили крышкой гробовою, руки его сковали медные замки. Он ожидал Суда, терзаемый змеями, и его было по-человечески жалко.

– Изувер! – воскликнули с надрывом слушатели. – Не трави душу, поганец! Мы ж тебя по-человечески просим: не трави!

– Ладно, успокойтесь, – отмахнулся изувер-поганец и спел, гикая, присвистывая и притопывая, «Только пуля казака во степи догонит», вызвав взрыв оваций и криков «Браво!». Железо следовало ковать, и Филипп спел про солдатика на привале, коего «замучила тоска, он стрельнул себя и больше ни при чем».

Слезы снова брызнули потоками, и носы захлюпали. Чрезвычайно трогательная получилась сцена. Бородач, громко высморкавшись, предложил срочно – да что там, незамедлительно! – накатить.

– И то верно, – согласился Генрик, – помянем солдатика-самострельщика.

Помянули. Филипп растянул меха.

– Не этот ли стон у вас песней зовется? – раздалось у Филиппа за спиной, когда он завел следующую “жалестливую” композицию. – Отставить моральное разложение! Это что еще за пятая колонна в тылах моего взвода? Саботаж изволите устраивать, рядовой?

Василиса крепко ухватила Филиппа за волосы и немного помотала его послушную голову из стороны в сторону.

– Хоронит, гад, раньше времени, – поддержал командира личный состав. – Никакого слада с ним нету. Хоть морду бей!

– Мордобоя нам еще не хватало, – возмутился Филипп. – «То не пой, это не играй!» Вот, блин, молодцы! Друзья, называется! Сами тогда и музицируйте, раз я не хорош.

– В самом деле, – неожиданно согласилась с ним Василиса, – не стреляйте в гармониста. Он играет, что умеет.

И опустилась на бревнышко рядом с Филиппом.

– Продолжай, – приободрила она.

– А волосья драть боле не станете?

– Постараюсь.

Филипп раздумывал недолго. «Поплачь о нем, пока он живой. Люби его таким, каков он есть…» Когда песня закончилась, Василиса вздохнула и посмотрела на него как-то по-новому. Вернее, по-прежнему. Так, как в памятный вечер их банного знакомства.

Филипп шумно сглотнул.

Он передал баян Бородачу (тот принялся наигрывать частушки на шести кнопках), а сам легонько обхватил Василису за плечи. Она не возражала. Филипп наклонил к ней голову – как бы невзначай. Василиса искоса глянула на него и усмехнулась краешком красивого рта. Филипп приободрился.

«А что, – подумал он, – не так страшен куратор, как его эмблема! К тому же один раз я уже вызвал у нее игривые чувства. Не испытать ли судьбу повторно? Чем я, собственно, рискую? Ну, сломает мне Василиса руку. Ерунда. Поваляюсь недельку в госпитале и буду как новенький. Глядишь, еще и отношения с Вероникой восстановлю. Тоже неплохо. А уж в случае удачи…» – он едва сдержался, чтобы не облизнуться.