Обернулся и помертвел. Дыра зарастала. Со сводов пещеры, со стен, даже из пола сочилась, пузырясь, вязкая желтоватая жидкость. Она вспухала высоким пенным валом, выползала толчками наружу, неправильным «жабо» густого инея застывала по краю уменьшающегося на глазах отверстия.
Кажется, в пене что-то копошилось. Или кто-то.
Хромоножка разволновался. Он что-то торопливо говорил и чуть ли не пришпоривал Филиппа. Филипп опомнился и припустил наутек. Наездник вдруг взвизгнул и двумя рывками сполз со спины.
В тот же миг Филипп почувствовал, как к его ноге что-то прилипло и потянуло назад. Пока несмело, но крайне настойчиво. Он лягнулся, но оказалось напрасно. Нога увязла сильнее, и ее тут же сильнее потянуло. Терранин душераздирающе заорал захлебывающимся голосом. Филипп, не глядя, пальнул назад из «Дракона». Ногу отпустило. Брат орал все тоньше и тоньше. Оглядываться жутко не хотелось. Филипп оглянулся.
Желтая пена, наполненная изнутри безостановочным скользящим движением (клубок червей, сплетающихся в рыбацкой банке), залепила бедолагу до подбородка. Его рука, торчащая наружу, нелепо моталась, словно он дружелюбно приветствовал ею кого-то.
Филиппа затрясло. Начала кружиться голова. По телу разливалась болезненная истома. Пена вторично пошла на приступ его конечностей. Пока только конечностей и пока только нижних. Он лениво выстрелил в пузырящееся плоское щупальце. Щупальце рывком сократилось, но, утолстившись втрое, опять потекло к нему.
Появился Генрик, отшвырнул Филиппа за спину и открыл огонь. Первый выстрел он адресовал терранину, у которого к этому времени виднелась только верхняя часть лица с неестественно выпученными глазами. Снаряд, снесший полчерепа, превратил голову в кошмарную чашу, наполненную окровавленной плотью. Она тут же скрылась под пузырящейся мерзостью.
Филипп словно во сне достал из набедренного кармана пиропатрон, активировал с секундным замедлением и швырнул в пену. Ноги подкашивались, а от той, которая побывала в плену щупальца, по телу расползалась зябкая дрожь. Он швырнул еще один патрон, запоздало сообразив, что забыл его активировать.
Впрочем, это было не важно.
Почему-то болел живот.
Генрик почему-то разевал рот абсолютно беззвучно. И бил по щекам абсолютно невесомо. Пены перед Филиппом почему-то уже не было, а был омерзительный, оплавленный и скособоченный анус штольни, ведущей к выходу. И по нему надо было ползти.
Под ногами стеклянно хрустела пористая, как пемза, могила Бородача.
И надо было ползти.
А исходящие слюной пещерные черви только того и ждали. Впереди. И позади. Везде.
Недаром онзаны сторонились пещеры. Недаром терялись «шмели». Но почему ловушка пробудилась только сейчас? Что? Я говорю вслух? Разумеется. А почему ты говоришь шепотом? Пивка холодного хватил? Ха-ха-ха! Ладно, ладно, успокойся ты, Генка, я уже ползу. Ведь я – бычий цепень. Ползать по кишкам – мое призвание.
Филипп пискнул сдавленно и скрючился, совершенно закупорив тесный лаз. В мозгу орудовал чей-то палец – грязный, волосатый, с колючими заусенцами и непременно с огромным, неровно обкусанным ногтем. Впрочем, пропал палец так же внезапно, как и появился. Он, должно быть, зацепил там моток спутанных лишних мыслей и уволок в свое логово. В грязный волосатый кулак.
В башке отчасти прояснилось.
Филипп пополз быстрее. «Дьявол, – подумал он, – я за этот поход дважды чуть не свихнулся. И все в одном месте – подле “донышка”. Может быть, там какой-нибудь психофон повышенный или другая какая зараза? А я оказался самой восприимчивой особью из всех? Ох, и повезло, нечего сказать! Не-ет, дайте только вернуться, сразу побегу на обследование! Пусть Вероника хоть лопнет от злости, мне до лампочки. “Лечи, – скажу, – и все тут! Долг исполняй”. И будет лечить, как миленькая. А придется – и уточку поменяет…»
«Тьфу ты, урод, – обругал он себя спустя минуту. – Вероника-то причем? “Уточку” тебе… “Особь восприимчивая!” Угасни, истерик сопливый. О деле думай!»
Он полз первым. Первым встал на карачки, первым поднялся на ноги. Первым выбрался наружу из проклятой пещеры. Потянулся, не глядя по сторонам, зевнул и вздохнул полной грудью. Впрочем, опасности не было. В противном случае его пристрелили бы сразу. А остальных немного погодя. Когда выгнал бы их из пещеры голод, жажда или разгневанный вспененный владелец.
Филипп раскрыл аптечку, вытащил упаковку сомы, всыпал в рот, сколько поместилось. Проглотил, запив водой из фляги. Организм надо было чистить. Поворотом барабана выбрал на инъекторе нейростимулятор, упер холодный дырчатый носик прибора в ямку под ухом и нажал на клавишу. Чуть кольнуло. Он нажал на клавишу еще раз. Мир стремительно приобрёл кристальную четкость картинки ЖК-дисплея.
Сразу захотелось пригнуться опасливо. Мозги восстанавливали способность к адекватному восприятию действительности. Филипп показал знаком, что территория чиста, можно выходить. Не дожидаясь появления спутников, заспешил, припадая на побывавшую в желтой пене ногу, к штольне.
Генрик включил «пускач».
Воздух задрожал: на «той стороне» штольни заработал, расшатывая стенку, разделяющую миры, перфоратор. В появившийся лаз сперва запустили терран, потом нырнули легионеры.
Они не видели, как за их спинами зашевелилась земля, как из нее полезли бесчисленные сотни онзанов, дождавшихся своего часа. Вероятно, онзаны знали, что штольня приведет их в самое сердце Легиона. Пусть не всех, пусть канал успеют свернуть почти сразу, но несколько бойцов (или несколько десятков, или, чем рачий черт не шутит, – сотен?) прорвутся обязательно. И покажут мягкотелым двуногим, где раки зимуют. Шли они, разумеется, на верную гибель.
Был ли в их языке синоним понятия камикадзе?
А легионеры, обгоняя бывших пленников, мчались к транспортеру, где улыбался им навстречу Петруха. Смеялись, сбрасывали осточертевшие заплечные мешки. Орали какой-то радостный вздор. Но белая дорога
