своем кабинете.
– Кто сообщил вам о происшествии? – поинтересовался я.
Барон снова провел рукой по лицу, как бы желая стереть с него усталость.
– Никто. Я сам прошел по дому и заметил, что дверь в зеркальную залу открыта, и там теплится еле видный свет. Я собрался отругать Василия за то, что тот не потушил на ночь все свечи в доме, и заглянул туда. А там… – он замолчал.
– Вы увидели труп?
– Да, – ответил барон бесцветным голосом. – Я увидел труп. Он лежал так, что не увидеть его было невозможно. И отражался во всех зеркалах, а это позволяло видеть его из любого места залы. А на полу, посреди залы, стоял канделябр на пять свечей. Его позднее унесли по просьбе Ивана Дмитриевича. Путилина, – пояснил он на всякий случай, как если бы я не знал имени-отчества начальника сыскной полиции Петербурга.
– Вы знаете покойного? – решился спросить я, понимая, впрочем, что этот вопрос ему уже задавали сыщики, и в первую очередь – Путилин.
– Нет, господин следователь, – барон покачал головой. – Я никогда ранее не видел этого человека.
– Но… – я собирался указать ему на то, что лицо покойного искажено приметами удушья и наполовину скрыто маской, что, несомненно, затрудняет опознание, однако барон меня опередил.
– Видите ли, Алексей Платонович, вы, наверное, имели возможность убедиться, что у меня фотографическая память. Несмотря на то что ранее я не имел чести познакомиться с вами близко, – он чуть склонил голову и еле заметно улыбнулся, одними уголками губ, – я могу вам назвать цвет вашего галстука всякий раз, когда вы танцевали с моей дочерью. Поверьте, что это так. И теперь, как видите, я вас узнал, хоть на вас и прокурорский мундир, а не партикулярное платье. Могу вам повторить, что человека, убитого в моем доме, я никогда ранее не видел. Но я знаю маску.
– Маску? – я был удивлен. – Вы хотите сказать…
– Да. Я хочу сказать, что маска эта принадлежит мне и украдена из моего кабинета. И маска, и нож.
До прибытия судебной власти полиция охраняет место совершения преступления и следит за тем, чтобы никто не трогал и не передвигал находящиеся на нем предметы, особенно – имеющие гладкую поверхность. Если на месте преступления окажутся какие-нибудь пятна, следы крови, отпечатки рук, ног или орудий преступления и следы взлома, – полиция следит за тем, чтобы таковые не были уничтожены или попорчены. Никто из посторонних лиц, то есть лиц, не участвующих в производстве следствия, не должен прикасаться к телу убитого. Доступ в помещение, в котором было совершено преступление, должен быть прекращен для всех посторонних лиц, не исключая и журналистов. Двери и окна должны быть заперты, и у ворот поставлена стража. Если же преступление совершено в уединенном доме, или на открытом месте, то доступ к таковому должен быть воспрещен, по крайней мере на расстояние не менее 24 сажен кругом.[3]
Сентября 17 дня, 1879 года (продолжение)
Я не стал пересказывать товарищам содержания допросов обитателей дома, охраняя как следственную тайну, так и частную жизнь семейства Реденов, ограничился лишь описанием следов преступления, найденных в доме. Все следователи сходились в том, что теперь остается ждать поимки злодея с колотыми или порезными ранами, для чего по притонам и кабакам разосланы агенты.
– Жаль, что мы не обладаем возможностью проверить, его ли кровь на месте происшествия, – посетовал я. – Если бы медицина могла отличать кровь человека от крови животного, и кровь одного человека от крови другого…
Громкий смех и оживление товарищей не дали мне договорить.
– Ах, если бы да кабы, да во рту бы росли грибы, – с усмешкой проговорил Реутовский. – Что мечтать о пустом? Помечтайте лучше о том, чтобы полиция исправно выполнила свою работу.
Все присутствующие согласно закивали, чем я был немало удивлен.
– Позвольте, – робко сказал я, – но наука уже на пути к решению этой задачи. Разве вы не знакомы с исследованиями судебных врачей, публикуемых в научных журналах? Вот в британском журнале «Нэйчер» недавно указывалось, что некоторые опыты, в том числе спектральный анализ, позволяют отделять кровяные тельца, происходящие от человека, от крови млекопитающих…
Все оборотились ко мне, и я прямо физически ощутил воцарившуюся тишину.
– Что это еще за анализ такой? – словно бы про себя бормотнул один из опытнейших следователей нашей следственной части Гарцев.
Я был потрясен. Как можно не знать про спектральный анализ?!
– С тех пор, как Хопп-Сейлер в шестьдесят втором году впервые обратил внимание на то, что красящее вещество крови весьма своеобразно поглощает известные лучи спектра, мы получили в спектральном анализе отличное, бесчисленными наблюдениями испытанное средство для открытия кровяных следов там, где они не видны невооруженным глазом или же вид их сомнителен…
Обведя товарищей глазами, я убедился, что никто из них не знаком с тем, какую услугу может оказать спектральный анализ криминалистам.
– Да с чем его едят? – спросил кто-то из коллег, и смешок прокатился по зале.
– Если развести кровь некоторым количеством воды, – принялся объяснять я, не сомневаясь в том, что всем присутствующим это безумно интересно, – и поместить раствор между щелью спектрального аппарата и источником света, то фиолетовый конец нормального спектра представится как бы затемненным, а также вы можете заметить две темных полосы поглощения в желтой части. Этот спектр принадлежит содержащему кислород гемоглобину…
Окружающие меня молчали, всем своим видом выказывая непонимание предмета.
– Или вот статья судебного врача господина фон Гофмана… – продолжал я неуверенно, не зная, как следует понимать такую настороженность моих товарищей. – Три года назад, в семьдесят шестом году, в Венском судебно-медицинском журнале… Почему вы так смотрите?
– Не знал, Алексей, что вы столь интересуетесь судебной медициной, – сухо ответил мне Пле-вич.
– Но что в этом предосудительного? – удивился я. – Следователь должен быть всесторонне образован, и особенно в тех областях знаний, которые наиболее полезны для наших служебных обязанностей. Вы разве не читаете этих журналов?
– Я не читаю по-немецки, – сказал Плевич и продолжал разглядывать меня с каким-то странным интересом.
– И напрасно, – запальчиво возразил я. – В противном случае вы бы знали, что вот-вот будет открыт способ отличать кровь человека от крови животного даже в старых, засохших следах…
– Ну и что? – скептицизм Плевича был непоколебим. – Даже если бы и открыли такой способ, что даст вам это в вашем деле? Вы и так знаете, что на ноже – кровь убийцы.
– Но следователю мало быть убежденным в чем-то умозрительно, – тихо вымолвил я, совершенно растерявшись оттого, что мой интерес к судебной медицине не только не одобряется товарищами, но и будто порочит меня чем-то. – Нужно искать максимальные объективные подтверждения своим догадкам. Я даже сам проводил опыты, описанные судебными медиками… – но тут уже я умолк, видя, что коллег моих это нисколько не интересует.
А жаль. Я мог бы рассказать им, что по совету врача и химика Паллеске я пробовал пульверизировать на заведомые пятна крови (капнув на льняную салфетку кровью из собственного пальца, уколотого булавкой в научных целях) пятипроцентным раствором Н2О2, проверяя свойство крови разлагать перекись водорода на составные части, воду и кислород. Тотчас же начиналось шипение жидкости, которая превращалась в белую мелкопузырчатую пену; но к своему великому огорчению, я должен был отметить, что таким же образом перекись водорода реагирует на некоторые другие пятна: ржавчину, слюну… Да и на старых пятнах крови не всегда происходит такая реакция.
Но мои коллеги, по всей видимости, полагали, что подобные опыты – это чужая епархия, и следователю не стоит подменять собой судебных докторов.
– Вы плохо учили судебную медицину, мой друг, – укорил меня даже опытный следователь Анрепин. – Хотя наличие крови всегда поддается точному определению, однако же, на вопрос, чья это кровь, человека или какого-нибудь животного, наука ответить не может. Если кто-то утверждает обратное, то он просто
