этого сказать. Я знал, что вы это спросите, но если я отвечу, я могу тут же увольняться. В лучшем случае.
— Но вы ведь понимаете, что это элементарно устанавливается: я посмотрю те договоры, которые были заключены в сентябре прошлого года, и рано или поздно найду договор, по которому выплачено двести тысяч в связи со смертью застрахованного. Только будет ли довольно ваше руководство, если я приду к вам в фирму шмон устраивать, да еще и на вас сошлюсь?
— Во-первых, такой договор не один, их несколько, — с трудом проговорил Костенко. — А во-вторых, лучше позже, чем раньше. А в третьих… В третьих, в соответствии со статьей пятьдесят первой Конституции Российской Федерации, вы не вправе меня заставить свидетельствовать против себя.
— Может быть, вы скажете это хотя бы неофициально, не для протокола?
— А что это меняет? Раз вы будете располагать этой информацией, не имеет значения, занесете вы ее в протокол или нет. Да ведь вы сами, помнится, совсем недавно говорили, что мы с вами общаемся только официально; какое же может быть «не для протокола»? — подкусил он меня. — Расценивайте это как хотите, но я вам не скажу, на кого был договор.
Я призадумалась. Если он не врет и таких договоров было несколько, то чего я добьюсь, перелопатив всю фирму? Установить, самим ли субъектом договора подписаны бумаги, я вряд ли установлю. А что еще? Допрашивать родственников, наследников страховой суммы? Если они сами его и пришили, то так они мне и скажут правду! Разве только посмотреть, кого из них явно грохнули? Но с чего я взяла, что грохнули его явно? Может, наоборот, грибочками отравился или мушка шпанская укусила… Но без этого-то не обойтись… Ладно, придумаем что-нибудь вместе с Лешкой потом.
— И что теперь? — Костенко напряженно смотрел на меня. — Что, мне место искать?
— Господи, да идите вы в адвокаты. Причем прямо сейчас, пока скандал не разразился. Увольняйтесь и переходите, думаю, что вас с удовольствием возьмут.
Ну, подождете вы пару месяцев решения президиума, с голоду не умрете ведь? Вот протокол, читайте и подписывайте.
Костенко стал внимательно читать протокол, не нашел, к чему придраться, я указала в нем даже его ссылку на статью 51 Конституции Российской Федерации, подписал, косясь на диктофон, и я отпустила его зализывать раны. Хоть он и проходил в университете уголовное право, как сам сказал, а также уголовный процесс, он и не вспомнил, что факт применения звукозаписи должен быть отмечен в протоколе, да и звукозапись по окончании допроса дается для прослушивания, и протокол должен заканчиваться фразой о том, что не имеется претензий к фонограмме; или, наоборот, имеются претензии, как получится. Костенко ушел, думая, что все, что он говорил, записано не только в протокол, но и на пленку.
Может быть, это его остановит, когда он захочет изменить показания. Я вытащила вилку диктофонного шнура из розетки и убрала неработающий агрегат в сейф.
Костенко давно ушел, а я все пыталась понять, жалко мне его или нет. Да, именно так все и должно было быть; им надо было с чего-то начать, а потом они усовершенствовали схему. Сделав один раз такую подставу с женщиной, пострадавшей от сексуального извращенца, они наверняка поняли, что так можно кого-то очень легко и на деньги развести. Явно эта мысль пришла в голову Денщикову в тот момент, когда Костенко — их первая жертва — предложил откупиться от них. Я отдала должное преступному гению Игоря Денщикова, который сумел красиво, выкрутиться, когда на последнем (мне известном) эпизоде шантажа нарвался на отставного контрразведчика Скородумова.
А вопрос, жалко мне Костенко или нет, я так для себя и не решила. Но не так уж много времени мне было на это отпущено: дверь с треском распахнулась, в кабинет сначала влетел огромный бумажный пакет, веревка на котором лопнула в момент соприкосновения с полом, а вслед за пакетом вошел, мрачнее тучи, Кораблев. Я оторопела от такого шумного явления оперуполномоченного Кораблева и растерянно ждала объяснений.
— Что это, Леня? Что ты себе позволяешь?
— Негодяи! — мрачно возвестил Леня, у него это выходило как «негодзяи».
— Кто перед тобой провинился?
— Негодзяи! Сидят на складе, от жиру пухнут, на моей форме наживаются!
Он поддал ногой пакет, который от этого и вовсе рассыпался. Из него вывалилась форменная милицейская одежда — брюки, рубашка, галстук, ботинки, еще что-то.
— Ленька, а фуражка где?
Я вышла из-за стола и присела на корточки перед развалившимся пакетом.
— Вот я и говорю — негодзяи! Прихожу за формой, они мне все это в пакет навязывают и еще фуражку суют. Я говорю им — на кой мне сдалась ваша фуражка, уже девать некуда эти фуражки, все равно не ношу, солить мне их, что ли? А эта дура жирная мне знаете, что отвечает? Нет, вы представляете, что она мне отвечает?!
— Ну что, что, Леня, не томи!
— Я ей говорю, зачем мне фуражка? А она говорит, как зачем? А на гроб положить? У-уродина!
— А зачем ты у меня посреди кабинета все это развалил?
— Со злости, неужели непонятно?
Поскольку Леня тут же сел на мое место, я, вздохнув, стала собирать предметы кораблевского форменного обмундирования в пакет, чтобы хотя бы убрать эту кучу с пола. Подняв ботинки, я засмотрелась на рифленую подошву.
— Леня, а что, теперь такую обувь вам выдают? Раньше же были другие ботинки — остроносые такие, черные, на тонкой подошве?
— Да, уже несколько лет такие выдают.
Ленька крутился на моем рабочем кресле и постепенно остывал.
Где-то я видела такие башмаки, совсем недавно, подумала я, пытаясь поймать ускользающую мысль.
— Леня, а к Бурдейко заезжал?
— Заезжал, квартира коммунальная, соседи не видели примерно неделю, где он сейчас — не знают. Под вешалкой стоит сумка, с которой он обычно ездит в командировки. За это время их уже достали искатели Бурдейко, по телефону звонят постоянно и приезжают, надоедают, два раза с работы были, — доложил Леня, усаживаясь поудобнее в кресле и постукивая по столу взятым из канцелярского стаканчика карандашом.
Когда зазвонил телефон, он взял трубку раньше, чем я успела распрямиться и подойти к столу.
— Да-а, это прокуратурка, вы правильно попали, — отвечал он, развалясь. — А это РУБОПчик тут в гости зашел. Даю, даю. Мария Сергеевна, вас криминалисты.
Как удачно! Я схватила трубку:
— Эдуард Алексеевич, это вы? — Звонил начальник нашей экспертной лаборатории. — Я как раз хотела с вами поговорить по поводу экспертизы по ботинкам из области. И вы по этому поводу?
— Маша, — озабоченно стал говорить он, — следы с ботинками один в один.
Только знаешь, что? Ботинки-то милицейские, форменные. Труп у тебя опознан? А то в твоем постановлении на экспертизу он как неустановленный…
— Что-то примерно в этом роде я и предполагала, — медленно проговорила я.
— Нет, труп еще не опознан, но я думаю, что знаю, кто это.
— Что, действительно мент? — расстроился Эдуард Алексеевич.
— Похоже, что да.
— Господи, а откуда?
— Эдуард Алексеич, как установим точно, я вам сразу позвоню.
— Ну ладно. Заключение завтра можешь забирать.
— Что за мент? — подобрался сразу Кораблев, как только я положила трубку.
— Труп из Токсова, ну, парень, который с чердака за вертолетовской парадной наблюдал.
— Что, Бурдейко опознавать придется?
Я кивнула:
— Думаю, что это он.
— Ни фига ж себе, — присвистнул Кораблев. — А куда ж они ксиву его дели?
