— Вам рассказали, зачем я вас вызвала? — спросила я Трубецкого, придвигая к себе протокол.
— Рассказали, — кивнул он, — и если честно, я удивлен, что вы не отменили вызов.
— Интересно, почему я должна была отменить вызов? — поддалась я на провокацию. А надо было приступать к допросу, без всяких лирических отступлений.
— Вы же юрист, Мария Сергеевна. Вы должны были предвидеть, что я заявлю вам отвод. Ведь между нами неприязненные отношения из-за моей публикации о вас.
— Герман Витальевич, — покачала я головой, — вы ведь тоже юрист. Разве вы не знаете, что свидетели у нас не обладают правом отвода следователя?
— Хорошо, я давно уже не занимался юридической практикой и неверно сформулировал. Вы сами должны заявить о невозможности допрашивать меня в связи с тем, что между нами неприязненные отношения.
— То есть вы хотите сказать, что испытываете ко мне неприязнь?
— Я? Упаси Боже… — рассмеялся Трубецкой, запрокинув голову, и я не могла не отметить, насколько он все же обаятелен.
— Значит, вы ко мне неприязни не испытываете, — констатировала я. — Но и я к вам неприязни не испытываю. Тогда о каком отводе речь?
— Вы не испытываете ко мне неприязни? — Трубецкой даже крутанулся на стуле. — Может быть, вы не читали мою статью?
— Читала, Герман Витальевич.
— И спокойно ее восприняли?
— Нет, очень расстроилась.
— Вот именно. Значит, все-таки обозлились на меня.
— Нет.
— Я вам не верю!
— Это ваше личное дело.
Трубецкой уставился на меня с недоверием:
— То есть вы на меня не обиделись?! Как такое может быть?
— Послушайте, Герман Витальевич, у вас что, был заказ меня обидеть, когда вы писали эту статью? Что вы так негодуете? Не обиделась я, потому что считаю, что вы абсолютно правы. Я по своей вине попала в эту ситуацию, и гневаться на вас было бы по-детски.
— Но статья написана в таком тоне… Меня позабавило, что он вроде как начал уже извиняться.
— Да, тон, конечно, неласковый, но для критической статьи вполне допустимый.
— Ну что ж, один-ноль в вашу пользу, — Трубецкой развел руки. — Допрашивайте.
— Собственно, у меня только один вопрос: откуда вы узнали о похищении жены Масловского?
— Из вечерней программы городской информационной службы, из уст Лизоньки Энгардт, как вам известно — моей бывшей жены, — мило улыбаясь, отчеканил Трубецкой.
— Да? А вот журналист, делавший репортаж с набережной, утверждает, что ему об этом происшествии сообщили вы. — Говоря это, я уже понимала, что проиграла.
— И вы можете предъявить мне показания этого журналиста? — как я и ожидала, парировал Трубецкой. Я бы его уважать перестала, если бы он этого не спросил.
— Я вам не обязана предъявлять какие-либо показания, — сопротивлялась я, скорее из приличия.
— А можно полюбопытствовать, что это за журналист?
— Ну-у, Герман Витальевич, осечка, — протянула я, — как же вы не помните, что это за журналист, если вы смотрели новости, из которых узнали о похищении?
— Никакой осечки, — спокойно ответил Трубецкой. — Я до сих пор нежно отношусь к Лизе, и если она ведет программу, смотрю только на нее. А кто делал репортаж, мне и ни к чему…
Черт! Черт, черт! Мне надо было это предвидеть! Почему я была так уверена, что Трубецкой мне сдаст все свои источники информации? Теперь надо осторожно выяснять, знает ли он уже о смерти Скачкова.
Я вытащила из ящика стола бланк протокола очной ставки и положила перед собой.
— Герман Витальевич, вы готовы к очной ставке с журналистом? — спросила я, заполняя «шапку» протокола: дату, место и время проведения следственного действия, и свою фамилию.
Герман Витальевич и глазом не моргнул:
— А почему я должен возражать?
— Потому что он вам в глаза скажет, что вы лукавите.
— А почему вы так уверены? — прищурился Трубецкой. — Может быть, он признается, что наговорил на меня.
— А какой смысл?
— Чтобы скрыть свои источники информации…
