не ведется; почему бы и не поговорить, компенсировав себе длительный период вынужденного молчания?
— Между прочим, он утверждает, что скоро выйдет, — продолжал Масловский. Я покачала головой:
— Неужели он говорит такое? Он же неглупый человек и должен понимать, что приговор в двадцать лет за инкриминируемые ему преступления будет большой удачей.
— Ну, инкриминировать можно все, что угодно; главное, что в суде останется.
— Артемий Вадимович, в случае с Рыбником в суде останется все, что ему инкриминировано, поверьте. Там очень много доказательств, и все они хорошего качества. И вообще, что бы вы ни утверждали, я дел не фабрикую.
— Что вы, Мария Сергеевна, не обижайтесь. Это же политика; не принимайте на свой счет мои заявления для прессы. Я знаю, что вы все делаете по закону, но иногда процесс может выйти из-под вашего контроля. И вообще, интуиция мне подсказывает, что скоро мы с вами расстанемся. Дело передадут в прокуратуру города.
— Ну, я думаю, что интуиция подсказывает это скорее вашим адвокатам…
— Нет, как ни странно, моему соседу по камере Рыбнику.
— Даже так? А вы считаете, что это к лучшему для вас? Передача дела?
— Кто знает… — загадочно пожал плечами Масловский, но было ясно, что он считает — к лучшему.
— Могу сказать, что интуиция, кому бы она ни подсказывала, не обманывает. Я действительно скоро передам дело, может быть, мы вообще с вами встречаемся в последний раз.
— Да? Тогда спасибо за все, Мария Сергеевна.
— За что же, Артемий Вадимович? Разве следователю в вашей ситуации говорят «спасибо»?
— Говорят, — твердо ответил Масловский. — Спасибо за то, что общались по-человечески и не унижали. Бывает ведь по-всякому. И напоследок хочу сказать вот что: я вынужден был сделать то, что сделал. Не то, чтобы я очень любил Марину; что там было любить? Глупая кукла, и наркоманка к тому же. Я не хотел с ней разводиться, но это наша личная история. Я просто не мог простить этого похищения. У меня есть определенная репутация в мире бизнеса, и я не мог ею рисковать. От меня ждали поступка, и если бы я смолчал, меня бы не поняли…
— В мире бизнеса или в мире организованной преступности? Извините, если вам это неприятно.
— Ничего. А вы считаете, что это два разных мира? Видите ли, в нашей стране крупный бизнес не может существовать отдельно от организованной преступности, как вы это называете…
— Да уж как это ни называй, — вставила я.
— Так вот, раз у бизнеса появляется «крыша», мои покровители заинтересованы в том, чтобы мой бизнес развивался, поскольку это означает увеличение и их барышей. Они создают мне режим наибольшего благоприятствования, а так как я вынужден с ними общаться постоянно, они становятся моими друзьями.
Но раз они становятся моими друзьями, — я тоже становлюсь их другом и поневоле принимаю некоторые правила общения. А значит, становлюсь своим в их среде. Вот и непонятно — то ли они становятся бизнесменами, поскольку вкладываются в мой бизнес, то ли я становлюсь мафиозо? Диалектика. И если я нарушу, эти правила, меня не поймут. На меня будут косо смотреть, перестанут доверять, и я постепенно окажусь без бизнеса.
— Хорошо, я согласна, что психологически вы имели право на возмездие за похищение вашей жены. А заказ на Хорькова — тоже поступок, не совершить который вы не могли?
— Мария Сергеевна! — Масловский был поражен так, что у него задрожали руки. — Не ожидал от вас такого удара в спину…
— Да ладно, Артемий Вадимович, я вам это не вменяю. И вряд ли вам это вменят в вину в будущем, спасибо одному журналисту.
Упоминание о заказе на Хорькова нарушило теплую атмосферу нашей беседы, и мы с Масловским распрощались. Похоже было, что мы действительно с ним встречались в последний раз.
А вскоре так оно и вышло.
Дело Масловского ушло в город, мы с Горчаковым вздохнули облегченно и занялись своей районной текучкой. Постепенно стали забываться все перипетии, связанные с таким VIP-подследственным, и теперь мы с некоторым даже удовлетворением читали в газетах, как в прокуратуре нарушаются права бизнесменов и попираются положения Всеобщей Декларации прав человека, как будто в Декларации написано, что можно убивать людей, а бизнесмены — особая каста, не подлежащая ответственности перед законом. Оперативное сопровождение тоже ушло в городскую вместе с делом, и мы стали очень редко видеться с Крушенковым и Царицыным. Вернее, Крушенков еще иногда заезжал в гости, а Царицына я с тех пор и не видела.
Но дело Пальцева почему-то от нас не забирали, и мы с Горчаковым потихоньку ковырялись в нем, не теряя надежды с помощью Кораблева раскрыть «глухие» убийства депутата и руководителя бизнес-группы и пролить свет на место доктора Вострякова в преступном мире города.
А кроме того, оружие, из которого было совершено убийство четырех человек, так и не было найдено, а Федя Пальцев, несмотря на хороший контакт со следствием, то есть с нами, и с оперативниками, то есть с Кораблевым, не торопился рассказывать нам, где это оружие лежит. «Мне нужно, чтобы было о чем поторговаться, если что», — со смешком говорил он.
Мне же это белое пятно в деле покоя не давало. Я даже сделала обыск в больнице Мечникова, предполагая, что оружие может быть спрятано где-то там.
Безрезультатно. Федя же от ответов на вопросы про Асатуряна, про то, как они познакомились, и про развитие их отношений уклонялся, равно как и не желал отвечать на любые вопросы, связанные с фамилией Востряков. «Не знаю такого человека», — и все. Я попыталась прижать его машиной, которой он пользовался достаточно долго и которая попала от владельцев именно к Вострякову. Ничего не вышло:
