– Ну ладно, вы с голоду не умираете и хорошо. Я пойду немножко передохну.
Пряча глаза, она ушла. Хлопнула дверь ее спальни. Антон повернулся к Тане:
– Пойдем ко мне? Чего тут на кухне сидеть...
В коридоре он пропустил Таню вперед; у дверей материной спальни он замедлил шаг и прислушался. Ему показалось, что мать плакала.
12
Антон с Таней опомнились, когда с кухни донеслось пиканье отключившегося телевизора.
– Два часа ночи, – сказала Таня тихо, посмотрев на часы. – Что теперь делать?
– В каком смысле? – удивился Антон.
– Я до дома уже не доеду, мосты развели...
Антон поднялся и пошел к матери. Поскребся в дверь спальни, и мать тут же открыла. Она куталась в халат, волосы расчесаны, косметика смыта, но спать еще не спала, потому что покрывало, несмятое, лежало на кровати. Глаза у нее были красные.
– Мать... – смущенно начал Антон, но она сразу поняла в чем дело.
– Постели ей в кабинете. Белье чистое у меня тут возьми, – она кивнула на шкаф за своей спиной, в спальне. – Ладно, подожди, я сама тебе найду. И полотенце дай девочке.
Быстро подойдя к шкафу, она вытащила с нижней полки комплект постельного белья, сунула в руки Антону. И сразу закрыла дверь.
Дотащив простыню с пододеяльником до кабинета, Антон вытер пот со лба. Болезненное состояние еще давало себя знать, спасибо, что хоть голова уже не гудела так, как утром. А ведь еще надо постелить, и подушку достать из раскладного дивана. Ох, Господи!
Устроив постель своей гостье, Антон привел ее в кабинет. Таня с восхищением оглядела высоченные, до потолка, книжные шкафы, потрогала бронзовую Фемиду на столе, затянутом сукном бутылочного цвета.
– Обалдеть можно! Твоя мама все это читала?
Антон пожал плечами.
– Да я и сам кое-что читал, – небрежно ответил он.
– Ой! А это твой папа? – Таня остановилась перед портретом адвоката Урусовского.
– Ты что! Это мой прадед, известный адвокат.
– Плевако? – с детской непосредственностью спросила Таня.
Антон не удержался и фыркнул.
– Что ж, кроме Федора Никифоровича, и адвокатов на Руси не было?
– Федора Никифоровича?
Антон понял, что имя-отчество столпа российской адвокатуры студентке второго курса юридического института неведомо.
– Плевако так звали, – пояснил он. – А прадед мой – Урусовский Михаил Иванович. Таня, вот тебе полотенце, иди в ванную.
– А ты? – спросила Таня.
– Иди, я позже.
Таня помолчала.
– Понимаю, – наконец сказала она. – Мама, неудобно...
Антон кивнул, хотя ничего такого и не предполагал, и даже не ожидал, что Таня имеет на его персону какие-то виды сексуального характера. Он почувствовал, что покраснел; и чтобы скрыть это, фальшиво закашлялся. Таня постучала его по спине, Антон от ее прикосновения вздрогнул и покраснел еще больше.
– Антон, не переживай, – вдруг сказала она. – Я понимаю, что ты еще плохо себя чувствуешь. Не бойся, приставать не буду.
Антона бросило в краску всего, с ног до головы. Ну ты и сундук, выругал он себя мысленно. Девушка тебе отдаться готова, а ты, сундук, ведешь себя как портье в гостинице. Бежать, немедленно бежать! Он быстро чмокнул Таню в щеку и, круто повернувшись, вышел.
Сидя у себя в комнате на постели, Антон поглаживал тетрадь в коленкоровом переплете и краем уха прислушивался к звукам, доносившимся из кабинета. Таня чем-то шуршала, наверное, листала книги, потом что-то звякнуло – уронила, видимо, какую-то антикварную безделушку, из тех, что в изобилии расставлены по книжным полкам. Потом щелкнул выключатель, и все затихло. Антон развернул истершийся на сгибах листочек и перечитал фиолетовые строчки, которые они с Таней проштудировали уже не один раз.
«Моя дорогая, любимая, бешено, страстно обожаемая Анна!
Еще часа не прошло, как мы расстались, а я уже сгораю в огне. Прошу тебя, от сердца искренне прошу, будь наконец моей безраздельно. Решись. Оставь своего адвоката, он не может дать тебе того, что дам тебе я! Ты – драгоценность, бриллиант чистой воды, который нуждается в достойной оправе! Помнишь, как я впервые увидел тебя? Былsoiree[1] у М-ских, и я нечаянно зашел в туалетную, когда ты поправляла прическу перед зеркалом. Наши взгляды встретились в зеркале, и я понял, что полюблю тебя навсегда, на всю жизнь.
Да, мой брак был препятствием к тому, чтобы мы воссоединились, но теперь, теперь, когда я вдовец, я могу... Могу?! Да что я – хочу, страстно желаю бросить все, что у меня есть, к твоим ногам! От сердца прошу, умоляю: мы должны наконец объясниться с Михаилом, и ты войдешь в мой дом. Решись.
Люблю, тысячу раз люблю – Э. П.»
Рядом с этим письмом Антон положил копию письма осужденного Паммеля Сталину, извлеченную им из маминой папки. Да, сомнений быть не может: тот же почерк, инициалы совпадают, «Э. П.» вполне может расшифровываться как «Эдуард Паммель». И главное – одни и те же обороты письменной речи. Это «от сердца прошу», резанувшее Антона, еще когда он читал страстное письмо к Генералиссимусу с просьбой разрешить послужить Родине, в письме к женщине встретилось даже дважды.
Вытащив из тетради фотографию дамы в шляпе, Антон еще раз вгляделся в нее, но внезапно заломило виски, и фотопортрет пришлось отложить. Когда он брал фотографию, тетрадь сама собой раскрылась на первой странице, и Антон обнаружил то, чего не замечал, когда они читали дневник с Таней: что несколько начальных страниц аккуратно отрезаны у самого подшива. Пролистав его, Антон увидел, что и в середине кто-то вырезал страницы. Так что стало понятно, почему дневник не имел ни начала, ни конца, сумбурно обрывался. И вообще – эта тетрадка, с листами, сохраненными именно в таком порядке по чьей-то прихоти, с вложенными в нее фотографиями и письмами, больше похожа была не на дневник, а на скрупулезно собранное кем-то досье, призванное подтвердить или опровергнуть чью-то вину. В чем? В измене, в предательстве? В доносе? Или в убийстве?
Тем более, что записи в дневнике были сделаны не тем почерком, что письма, другим.
«12 февраля 1918 года. Эта женщина сведет меня с ума. Я знаю ее три месяца, и не перестаю удивляться ее власти над мужчинами. Стало быть, и надо мной. Когда мы познакомились, она жила с адвокатом М. У., который увел ее от мужа. У М. У. связи, он знаком с Тойво Саволайненом. Но я поклялся, что придумаю способ, чтобы завладеть ею, и то, что она старше меня на девять лет, ничуть не охлаждает, а только подстегивает меня.
Она очаровала меня с первого взгляда, и не только своей красотой, но и дерзкими словами, и не менее дерзкими поступками. В тот же миг, когда меня представили ей, между нами пробежала какая-то искра, подобная электрической. В тот вечер она вскружила головы троим мужчинам, бывшим в компании с нами. И я убежден, что она делала это нарочно, чтобы подразнить меня. Каждый раз, принимая знаки внимания от восхищенных поклонников, она дерзко взглядывала на меня, словно спрашивая, оценил ли я ее стремительные победы. О, да! Я оценил то, с каким изяществом она дала мне понять: ее магнетизм способен заставить любого самца швырнуть ей под ноги свое состояние, свою судьбу, и, в конце концов, всю свою жизнь. И я готов.
Я уверен, что она будет моей. Пусть ненадолго, но моей. Косвенным подтверждением моих ожиданий служит тот бурный миг нашей истории, в который судьбе было угодно свести нас: мы впервые увидели друг друга в октябре тысяча девятьсот семнадцатого, на третий день этой ужасной смуты, которая длится до сих
