– Как же вы меня запомнили? – удивился Антон. – Да еще и то, что я бледненький?
– Но ведь вы же нас запомнили? – ответила старушка вопросом. – А для нас, поверьте, выход в участок – это гораздо более серьезное приключение, чем для вас. Мы все мелочи отметили.
– Хорошо, но я же вам не представлялся, – упорствовал Антон. – Откуда же вы знаете, что я работник прокуратуры?
– А мы потом у офицера спросили. Вы ушли вместе с околоточным, а мы спросили, кто вы.
– Прошу, – сказала ее сестра, отступая и пропуская Таню с Антоном вглубь квартиры.
Их провели в комнату, плотно заставленную сплошь антикварной мебелью, уж в этом Антон кое-что понимал. И в коридоре, и в комнате стоял специфический запах, не то чтобы неприятный, но непривычный современному человеку, сплетавшийся из легкого аромата сушеных цветов, нафталинового духа, ауры старых книжных страниц и красного дерева комодов и горок. Конечно, на стенах висели черно-белые фотографии в простых рамках. Антон поискал глазами кота: не может быть, чтобы сестрички не держали длинношерстного раскормленного кастрата. Но признаков наличия кота не было, зато его взгляд наткнулся на большую клетку в виде купола, из которой лениво зыркала желтым глазом сова.
– О Господи! – вырвалось у Антона, и старушки засмеялись.
– Вот ему сто лет, – сказала Катишь ласково, – Фомичу нашему.
– Почему Фомичу? – удивилась Таня. Она подошла к клетке и заглянула в глаза птице. – Это же она. Сова.
– Во-первых, не сова, а филин, – поправила ее Катишь.
– А во-вторых, Фомич – это отчество, – добавила ее сестра. – Нам его дворник наш принес, Фома. Вот и стал птенчик Фомичом.
– А когда это было? – спросила Таня. Они с птичкой явно понравились друг другу, одинаково склонили головы к плечу, широко раскрыли глаза и теперь гипнотизировали друг друга.
Старушки задумались.
– В восемнадцатом, – наконец ответила одна из них, не Катишь, другая. – Как Брестский мир подписали.
– Да ладно, – не поверил Антон, и сестры тут же полезли в высокий антикварный буфет. Оттуда достали паспорта и фотографию, протянули Антону.
Покровская Екатерина Модестовна и Покровская Ангелина Модестовна, дата рождения у них одна и та же – 30 июня 1914 года. Все-таки они близнецы. С ума сойти!
А на черно-белой фотографической карточке, со временем ставшей скорее желто-коричневой (сколько таких Антон пересмотрел за последние несколько дней!), с обязательной виньеткой на картоне под фото – «Фотография К. Буллы, 1919 г.», около круглого столика запечатлены были две круглолицые, стриженные под ноль малышки лет четырех – пяти, в одинаковых нелепых платьицах, обе ростом со столик, на котором восседал, серьезно глядя в объектив, филин. Принимая от Антона карточку обратно, старушки торжествующе переглянулись.
Причину необычного возбуждения старых леди Антон угадал правильно, заметив на столе, покрытом вышитой скатертью, графин с гранеными боками, наполненный какой-то наливочкой темно-красного цвета, и две крошечные стопочки. Гостям, впрочем, присоединиться к распитию не предложили; проследив за взглядом Антона, графинчик со стопочками молниеносно убрали в недра черного резного буфета. Так у них же день рождения, сообразил Антон.
Когда все чинно расселись вокруг пустого стола, Ангелина Модестовна положила на скатерть сухонькие ручки и спросила:
– Небось, пришли по поводу Герарда?
Антон с Таней одновременно кивнули.
– Но мы не так уж много можем про него рассказать, правда, Катишь? – та согласно прикрыла глаза. – Мы хоть и были знакомы... – она на мгновение задумалась, – очень давно, но тесных отношений не поддерживали.
– У нас не было общих интересов, – уточнила сестрица. – Он намного младше нас.
– Ну-у, не так уж намного, – польстил им Антон, – он ведь был двадцать второго года рождения?
– Как будто, – осторожно согласились старушки.
– А про отца его что-нибудь знаете? – взял быка за рога Антон, и не прогадал.
Старушки оживились, видимо, радуясь возможности поболтать на близкие им темы.
– Сейчас мы вам все расскажем по порядку, – заверила Екатерина Модестовна, но тут вмешалась Таня:
– А можно сначала про вас спросить? Из какой вы семьи? Вы что, так и живете здесь почти сто лет?
Антон про себя поморщился, но старушки, казалось, не обратили никакого внимания на эту бестактность.
– И замужем не были? – продолжала Таня.
Бестактность нарастала. Антон жалко улыбнулся, как бы давая понять, что, хоть и не отвечает за невоспитанность своей спутницы, но тем не менее извиняется, однако обе Модестовны не выказали никакого неудовольствия, наоборот, широко заулыбались.
– Живем тут с рождения, родились в семье инженера-путейца, – заговорили они наперебой. – Наша мать умерла родами, шутка ли – близнецы. А отец... Передовых взглядов был человек. Правда, крестил нас, но не по святцам назвал...
– Тебя-то, мой ангел, по святцам, – возразила сестре Екатерина Модестовна.
– Нет, Катишь, – вздохнула вторая старушка. – Глядишь, назвали бы меня Агнией, и все бы по-другому было.
– Но и я – Катерина еще та, – отозвалась Катишь.
– А почему одну из вас по святцам назвали, а вторую нет, раз уж вы близнецы? – удивилась Таня.
После паузы Екатерина Модестовна сказала:
– Отцу моему очень нравилось имя Екатерина. А по святцам ни июньских, ни июльских Катерин нету. А замужем мы были.
– Правда, за одним и тем же, – после паузы сказала Ангелина Модестовна, и Таня опять широко раскрыла глаза.
– Как это – за одним и тем же? – спросила она. – Одновременно, что ли?
Обе старушки рассмеялись.
– Ну что, Катишь, расскажем? – Ангелина Модестовна шутливо толкнула сестру сухоньким локтем в бок.
– Валяй, мой ангел, – ответила та.
– Видите ли, детки, – начала Ангелина Модестовна загадочным тоном, – наша юность пришлась на особое время. Отец умер, когда нам было по шестнадцать лет, мы остались одни, без родных. Жили вдвоем, в крохотной комнатеночке, вот тут, за стенкой.
– А тут коммуналка? – удивилась Таня.
– Теперь уж нет, – ответила Екатерина Модестовна. – Семья соседская получила квартиру, уехала, и мы эту комнату отвоевали.
– А когда-то была ваша квартира? – не отставала Таня.
Обе сестры с улыбкой вздохнули.
– Чего уж теперь о былом вспоминать... Слава Богу, мы в эвакуацию не поехали, иначе не видать бы нам этой квартирки, как своих ушей.
– А тут в войну, что ли, дома не разрушились? – спросила Таня.
Обе старушки посмотрели на нее снисходительно.
– Деточка, этот дом построен в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году. Эти дома рушились, только если бомба прямо в них попадала. А в бомбежку у них даже стекла не вылетали. Да что там говорить, раствор на яичке замешивали...
– Как это? – не поняла Таня.
– А вот так. Вместо воды яйца разбивали. На века строили. Не то, что сейчас. В мирное время здания падают, люди гибнут...
