Прибегаем к ней в номер, стучим, чуть ли не дверь ломаем. Она открывает и говорит — мне звонил кто- то, говорил, что я умру. Она так пару съемочных дней сорвала, не могла выйти на площадку.
— Почему? Боялась или плохо себя чувствовала?
— Почему? Да просто пластом лежала, не могла подняться. И все плакала, говорила, что какой-то голос ей говорит, что ее никто не любит. Вы представляете, снимается она в главной роли, в роли актрисы, которой маньяк звонит и говорит, что ее никто не любит, и она должна умереть. А Танька начинает наяву это лепетать. Мол, ей и вправду кто-то звонит. Что мы все должны были подумать? Что у нее крыша поехала. Вжилась, понимаете, в роль жертвы.
— Она лечилась после этого?
— Ну да, когда вернулись в Питер, Латковский ее положил в клинику неврозов. Но толку было мало.
— Лиза, а вы считаете, что у нее были галлюцинации, что ей никто не звонил на самом деле?
— Господи, да конечно. А потом еще эту горничную убили, Татьяна вообще с цепи сорвалась, все твердила, что она виновата, что эту Лилю из-за нее убили.
Перепутали потусторонние силы, — Райская усмехнулась.
— А про горничную что вам известно?
— Известно, что нашли ее на речке, убитую, вроде даже изнасиловали ее. Во всяком случае, белье валялось рядом. Дело в том, что они с Татьяной были похожи, это все замечали. Они как-то даже платьями поменялись. Самое интересное, что нашли ее в Татьянином платье.
— В платье Климановой? Так, может, действительно хотели убить Климанову?
— Послушайте… — Лиза посмотрела прямо мне в глаза, — за что ее было убивать? Кому она мешала?. Это несерьезно. И потом, все знали, что Климанова свое платье подарила горничной. Да нет, это просто совпадение. Меня допрашивали по делу об убийстве горничной, я все это рассказала.
— А кого подозревали в убийстве, вы не знаете?
— Кого? Мужа, конечно. Или местную гопоту. Там места-то дикие, не академгородок.
— Значит, вы считаете, что на самом деле угроз не было? Что Татьяне все это казалось?
— Ну посудите сами: она ночью всю гостиницу перебудит, орет. Мы приходим, она дверь открывает и говорит — кто-то звонил, говорил эти гадости. Мы ее успокаиваем, а я потом у дежурной спрашиваю — звонил кто-то к Климановой в номер? Соединение-то через коммутатор. Оказывается, никто не звонил.
В дверь просунулся молодой человек ангельской наружности и, извинившись, позвал Райскую куда-то, где без нее обойтись никак не могли. Райская заизвинялась передо мной, но объяснила, что она вынуждена уйти.
— Конечно, Лиза, — я поднялась. — Мы еще встретимся, мне нужно будет записать все, что вы рассказали. Последний вопрос: Климановой были травмы?
— Травмы? — переспросила Райская. — Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказала. Не падала ли она? Не нападал ли на нее кто-нибудь? Не ушибалась ли она? Может, в театре на репетиции?..
Райская недоуменно покачала головой.
— Да нет, насколько мне известно, никаких травм. Никогда. Вообще люди часто ломают руки и ноги, а у нее даже переломов никогда не было. Она была такая спокойная, ходила аккуратно, даже зимой не поскальзывалась. Нет, никаких травм.
Мы попрощались, и я ушла. Я понимала, что свидетельство одного человека надо перепроверять, допросить еще кого-то, но времени не было. Надо Петю сюда прислать, пусть он артистов подопрашивает. Он такой дотошный, душу из них вынет. А я пока подумаю над тем, что узнала от Райской. Все-таки близкая подруга. Значит, травм не было, и никто ей на самом деле не звонил. Только вот куда девать костные мозоли от переломов ребер, зафиксированные при вскрытии трупа Климановой, и потусторонний голос, который я сама слышала по телефону в ее квартире?
С тюрьмой тянуть было нельзя. Помимо беседы насчет похищенной из Эрмитажа картины, Лешка просил срочно подписать у Бородинского протоколы, без которых нельзя было отправить дело на экспертизу.
Удивительно, но мне повезло, и народу в изоляторе было немного. Правда, на первом контрольно- пропускном пункте, где отбирают удостоверения, оружие и мобильные средства связи, а взамен выдают карточки-заместители, назревал какой-то скандал, но я, не особо прислушиваясь, прошла на выход, миновала металлоконтроль, предъявила сумку, в которой даже не пыталась пронести в изолятор что-либо запрещенное, чего, впрочем, и без меня хватало там в избытке, и направилась в следственные кабинеты.
Не успела я раскрыть принесенную с собой газету, как выводной открыл дверь в занятый мною следственный кабинет и представил моему взору господина Бородинского, одетого в белоснежный спортивный костюм, чисто выбритого и довольно улыбающегося.
— О! Какая встреча! Мария Сергеевна! — радостно восклицал Барракуда, осознав, что вызвали его ко мне. — А я-то, грешным делом, подумал, что меня не в тот кабинет привели. Думаю, следак болен, а адвокат вчера был. Чем обязан?
Я вкратце объяснила ему ситуацию, и не удержавшись, выразила удивление тем, что он меня помнит.
— А как же! Век не забуду!
Несмотря на свою внешнюю лощеность, Костя Барракуда был по натуре парнем довольно простоватым и абсолютно необразованным. Но к культуре тянулся и всегда использовал возможность поговорить с культурным человеком. В данном случае, по его представлению, со мной. Я с ним виделась второй раз в жизни, а познакомилась при довольно смешных обстоятельствах.
Несколько лет назад мне по одному из дел было очень нужно допросить некоего Альберта Бородинского,
