Мы с Региной поднялись и засобирались. И тут я решила задать доктору еще один вопрос.
— Доктор, а вы ведь ее осматривали при поступлении в клинику?
— И не один, целая комиссия осматривала.
— Вы не заметили у нее каких-то соматических отклонений?
— Отклонений или заболеваний? Это разные вещи.
— Ну, в общем, что-то необычное заметили?
— Необычного — нет. А вот что грудная клетка у нее болезненна при пальпации, заметил. Но она не позволила ее как следует пропальпировать.
— В тот момент, когда она к вам поступила, у нее как раз зарастали переломы ребер, вот и была болезненность.
— Да что вы! — доктор был как громом поражен. — Вы уверены?
— Видела своими глазами при вскрытии костные мозоли на ребрах.
— Та-ак. Если бы тогда это заподозрил, я бы иначе оценивал ее состояние.
— Иначе — это как?
— Я бы тогда сказал, что она была психически менее декомпенсирована, чем я поставил.
— А почему?
— Почему? — чувствовалось, что доктор устал на пальцах объяснять двум дилетанткам азы специальности. — Потому что реальная опасность и навязчивый страх — это как сообщающиеся сосуды. Чем сильнее реальная опасность, тем меньше оснований полагать, что у пациента — навязчивое состояние. Вам понятно?
Мне было ничего не понятно. Была психически больная актриса, которой все время что-то чудилось. В итоге мы имеем ее труп, труп женщины, похожей на нее, и труп мужа этой женщины. Неужели смерть Бурова — это простое совпадение, а не продолжение цепочки?
— Медицинские документы будете забирать? — спросил меня доктор, и я очнулась от своих мыслей.
— Да, конечно. Можно прямо сейчас?
— Можно, можно, — по-моему, у доктора это уже в крови было: не перечить своим собеседникам.
Он сходил куда-то и вернулся с историей болезни в красивой папочке, с розовым корешком. Подсел к нам и стал перелистывать папочку.
— Раз уж случай представился, освежу в памяти.
Я терпеливо ждала, пока доктор освежит в памяти историю лечения Климановой, потом поинтересовалась тем, чем мне надо было поинтересоваться с самого начала:
— А как насчет ее переживаний, связанных с разводом?
Доктор поднял глаза от бумаг:
— Не понял.
— Она же попала к вам из-за того, что развелась с мужем и испытала стресс.
— Вот как? — доктор с любопытством смотрел на меня. — Впервые слышу.
— Вы что, хотите сказать, что не знали этого?
— Не знал. За все время общения с пациенткой я не слышал от нее ни единого слова по поводу развода. Более того, я ее мужа хорошо знаю. Очень хорошо, — он помолчал. — Это муж ее к нам положил.
Режиссер Фиженский на вид был большим добродушным увальнем, толстым и лохматым. Однако Регина, крутившаяся одно время в мире богемы, была наслышана про то, что актеры считают его зверем, и что на съемочной площадке он орет и даже дерется.
Мне пришлось ехать к нему в монтажную. Найдя во дворах неприметную дверь, без всяких опознавательных знаков, мы вместе с увязавшейся за мной Региной долго звонили в спрятанный за плинтусом звоночек. Наконец нам открыл невразумительного вида юноша, поинтересовался, кто мы такие, и обещал поискать режиссера.
Нас впустили в помещение, предложили присесть в небольшом холле и пошли искать Фиженского. Мы с Региной присели на диванчик и стали прислушиваться к темпераментной беседе, доносившейся из приоткрытой двери комнаты напротив.
— Ты сценарист? Или не сценарист? — напористо спрашивал густой мужской голос.
— Сценарист, — уныло соглашался голос пожиже.
— Тогда переписывай эту сцену.
— Зачем? — сопротивлялся сценарист.
— О, Боже! — басил его собеседник. — Я ж тебе сказал, завтра последний съемочный день. Снимаем пятьдесят восьмую сцену, труп в квартире. Мы квартиру нашли — закачаешься, трехкомнатная, выгоревшая дотла. Ну просто дотла.
Заплатили кучу бабок. Хата в кадре смотрится обалденно, сгорело все, одни головешки остались. Фиженский вызвал пожарников для консультации, те сказали, что три дня хата так гореть не могла, чтобы никто не спохватился. А у тебя же написано, что труп обнаружили через три дня. Вот и давай, устраняй это противоречие.
