призвав на помощь, и в этот раз с нелегким испытаньем
справился.
И так они расстались.
Кокетка синяя уполномоченного разок, другой
мелькнула за деревьями и потерялась среди стволов, побегов
молодых, листочков клейких сада, а Толя, любимец мальчиков
и девочек, кумир, со временем идущей в ногу молодежи на
просеку, аллею главную без приключений быстро вышел и,
позади оставив колонны белые, высокий портик полукруглый,
как и предполагал товарищ Макунько, направился в
прославленную (ославленную) кузницу сибирских
инженерных кадров.
Конечно, неясность с поездкой в столицу оставалась
полнейшей, о чем-то большем, обещанном как будто бы за
мелкую услугу, старанья искренние, желанье следствию
помочь, не стоило пока, пожалуй, и мечтать, все это так, но
тем не менее, общение президента с товарищем усатым
синеглазым определенным, благотворным образом уже
сказалось на жизни клуба, вместо названия приличного
имевшего знак? символ? цифру? литеру? — периодическую
дробь.
Да, только энтузиастам диско-движений, поп-звуков
пионерам было позволено забрать аппаратуру из опечатанной
каморки. Даже Святопуло Андрея Евстафьевича, студента
заочника института культуры, режиссера СТЭМа ЮГИ,
просившего, буквально умолявшего в слезах ему возможность
предоставить взять хотя на время, под расписку даже, какие-то
необходимые для завершения работы дипломной сценарии, и
того отказом грубым обломили, а вот этим безумным, нос по
ветру держащим флюгерам, бесстыдно развращавшим
поколенье целое пустыми ритмами, мелодиями глупыми, без
долгих просьб и уговоров позволили все совершенно, до
последнего штепселя, разъемчика спокойно вынести из-за
спины широкой белой вандалами и выродками опоганенного
бюста. Впрочем, конечно, велено при сем 'молниеносно, и
чтоб никто не видел'.
Из главного корпуса диско-клуб переезжал в
инженерно-экономический. Жизнь продолжалась,
распоряженья президента исполнялись.
Приятным свидетельством чего был 'пазик'
институтский у застекленного крыльца третьего корпуса. Его,
тупорылого, Кузнец увидел сразу, едва лишь ноги вынесли на
улицу Сибиряков-Гвардейцев. Звукооператора же своего,
тезку Толю Громова, несмотря на сто двадцать килограммов
живого веса, лишь подойдя вплотную и обогнув зеленый
автобус неуклюжий. Обжора, меломан, неряха сидел,
шельмец, на электрическом приборе, устройстве деликатном,
колонке акустической и папиросой 'Беломор', болтая
толстыми конечностями, обутыми в ботинки неприглядные,
определенно наслаждался.
— Все тип-топ, босс, — хрюкнул, на месте преступления
застуканный козел, проворно спрыгнул на железный пол,
схватил предмет, служивший только что ему исправно, и на
ходу плевком окурок на газон невинный отправляя, доложил:
— Уже почти все затарили.
'Вот пес', — сердито думал Кузнецов, шагая следом,
изобретая наказания одно ужаснее другого, вплоть до угрозы
изгнать из коллектива в предверьи, накануне поездки
фантастической в далекий город на Москве-реке.
Но ход, полет идей административных был
остановлен, прерван неожиданным видением, Зух, Ленчик,
глист, кишка, свинья, не слишком сегодня церемонившийся в
аппартаментах, в клозете Кузнецова, пихтовым ароматом
освежаемом, мелькнул там впереди, возник из темноты
внезапно пустого холла поточных аудиторий.
Нет, он не умер от стыда, не провалился, не ушел
сквозь половицы по шею в глинистую почву, отнюдь нет.
Завидя школьного приятеля на том конце коридора длинного,
не попытался даже скрыться, чертяка этакий, в проеме
лестничном. Напротив, у приоткрытого окошка замер и
пухлыми губами какие-то невероятно паскудные движенья
совершая, причмокивая, цыкая, он ждал спокойно
приближенья диск-жокея. Он даже время дал ему собраться
духом для тирады гневной, но подловил на вздохе, не дал
исторгнуть звук, с гадливостью немыслимой спросив:
— Ну, что, пархатый, последнее продал?
ЛЕНЯ
М-да.
Впрочем, одно очевидно, сей губастый субъект,
образина, щеки как бы однажды втянувший в себя, а воздух
выдувший (по ошибке, видимо) через нос, отчего
приспособление обонятельное и без того неклассической
формы размер обрело попросту неприличный, этот тип,
Леонид Иванович Зухны, нечто иное в виду иметь должен,
нечто отличное определенно, несозвучное мыслям столь же
нескладного, но белокурого, белокожего и безгубого Ивана
Робертовича Закса, Ваньки Госстраха, клявшегося, между
прочим, истинный крест, в тот самый опустошительным
набегом отмеченный вечер мальчику из слоновой, сливочной
кости, ладному, ловкому и кареглазому Игорю Эдуардовичу:
— Кимка, я тебе говорю. Эта сука, мордехай
хитрозадый, он спит и видит, как будет всем один, без нас,
крутить и распоряжаться.
В самом деле. Конечно. Должен. Вопрос не в этом.
Вопрос в другом, имеет ли он что-либо разумное в
виду вообще, в себе ли Леня Зух, а? взгляд только бросьте
мимолетный на руки, грабли, лапы этого нетрезвого гения,
загадочных иносказаний сочинителя.
' Я полз, я ползу, я буду ползти,
