же, наоборот, чего-то вынюхивающим, высматривающим в
серой дорожной пыли, без бампера заднего, с трещиной,
расколовшей ветровое стекло, но тормозами, тормозами
отменными, чему мы все, слава Богу, живые свидетели.
— Гы-гы, — звуком радостным, торжествующим, нос
гаденыша сопровождал растекание ухмылки, улыбки
порочности беспримерной по его, не лишенной приятности,
смазливой даже, пожалуй, физиономии.
Нет, нет, подобным образом девушку приличную,
блюдущую себя и честь дома, не приветствуют. Не на всякую,
уверяю вас, курносую и голенастую позволено было даже
Диме Швец-Цареву, Симе, исключительно наглому субчику,
младшему сыну секретаря городского комитета одной
влиятельной организации общественной, племяннику
начальника областного, абсолютно неподкупного управления
вот так по-хамски наезжать средь бела дня.
М-да, как ни старалась Валера, какое благоприятное
впечатление она иной раз ловко ни производила на поколения
иные, гнусные ее сверстники никак забывать не хотели,
отлично помнили, все как один, и не звездные часы школьных
спартакиад, не то, как появилась ее фотография (глаза бесенка,
легушачий рот), а, увы, то, как в одно обыкновенное,
прохладное утро исчезла со стенда 'Спортивная слава', после
себя оставив лишь стойкий серый уголок, который ноготь
завуча товарища (товарки?) Шкотовой сердито исцарапал, но
подцепить не смог. Что ж, нравится-не нравится, но ладную и
ловкую девятиклассницу Валеру Додд из школы третьей,
центровой, престижной, за аморальное, ни больше, ни
меньше, поведение выгнали, выставили, выперли, в общем,
перевели по настоятельной просьбе родителей (папаши Додда,
разумеется, в единственном числе) в обыкновенную среднюю
общеобразовательную школу номер семь.
Ну, а смыть пятно, очиститься не так-то просто
оказалось, да, ни умение внезапно открывшееся быть
независимой и гордой — способность смотреть поверх голов,
ни улыбка достойная, с легким оттенком презрения, даже
синева непроницаемая глаз — ничего не помогало, все равно
они, гады, щурились, и щерились, и языками мерзко цокали, и
продолжали подкатываться к ней с розоватыми от мыслей
однообразия белками.
Впрочем, так ли уж старалась Валерия Николаевна
очистить себя от скверны, так ли уж безупречна была ее
последующая жизнь и поведение? Как, например, прикажете
понимать вчерашнюю безобразную выходку, попойку
отвратительную, гнусную, в компании подонка всем
известного Симы Швец-Царева и двух дружков его, братишек
братцев Ивановых, Павлухи и Юрца?
Что тут ответишь?
Всему виной почтовый ящик, три черных дырочки
сестрички, сквозь кои лишь сквозняки подъездные гуляют,
или, случается, что горше и обиднее намного, надежды белый
язычок смутит, и глупо и напрасно заставит ускорять шаги,
кидаться к двери унылый номер очередной газеты местных
пролетариев 'Южбасс'.
Вобщем так, без двух недель ровно два года тому
назад в сумрачном узком переходе запасном, соединявшим (на
случай пожара, наводнения, иного бедствия внезапного
стихийного) второй этаж школы со спортивным залом, стан
изогнув с известной грацией зоологической и брюк кримплен
сирийский немалому подвергнув испытанию, стоял в
скандальной позе немолодой уже мужчина, глаз оторвать не в
силах, отвести от скважины замочной, вполне обыкновенной.
С той стороны двери, в пределах прямой видимости и
слышимости господина, подмышек стойкий аромат
распространявшего, на черных матах ученица девятого 'Б'
класса Валерия Додд, капитан школьной баскетбольной
сборной и выдающийся десятиклассник, любимец всех
физичек и химичек, молчун и умница Алеша Ермаков дышали
нежно в унисон, какие-то слова при этом лепеча забавно.
Щеки соглядатая, позвольте, кстати, представить вам
директора третьей специализированной (с физико
математическим уклоном) школы Георгия Егоровича
Старопанского, наливались багровым соком нетерпения,
крестец отличника народного образования к подобным
упражнениям, конечно, привычки не имевший, затяжелел
неимоверно, и тем не менее, распрямился Георгий
Егорович, лишь досмотрев, лишь дождавшись шепота,
шуршания одежд, зыркнул гневно на явно томившегося
(возможно, впрочем, показалось) за его спиной Андрея Речко,
Андрея Андреевича, учителя физкультуры, и уж затем, без
всяких, право, уже не нужных церемоний растворил, иллюзию
уединения все это время создававшую, но не закрытую на
ключ беспечными Валерой и Алешей дверь.
Сему изделию неизвестного плотника судьба, как
видно, нисколько не смущаясь избитости приема, назначила
сыграть роль особую в жизни двух юных искренних существ.
В феврале, месяца за три до того, как парочку, сопя и брызгая
слюной, так унизительно попутал в прекрасный миг
заслуженный учитель РСФСР, в переходе узком, соединявшим
второй этаж со спортзалом (что в этот момент героям нашим
известно не было, поскольку тесный коридор использовался
только и единственно, как черный ход в лабораторию
химическую) стоял Алеша Ермаков, немного одуревший от
запахов и газов, сопровождающих, как это водится обычно,
процессы бурные соединения неорганических веществ, стоял
и пальцами перебирал домашние ключи на металлическом
кольце.
За дверью, ведущей на второй этаж, слышно было, как
привычная и бойкая развозит швабра грязь от стыка к стыку
