каждым шагом, метром и верстой все гуще, все безнадежней,
непроглядней становился мрак за белой, потерявшей
гладкость и преждевременно жирком подернувшейся спиной
девицы безрассудной.
Господи, ах, кабы об этом исчезновеньи целых суток
из ватного сознания Малюты два шалопая гнусных знали,
Вадим Царев и друг его, приятель, дежурный офицер
центрального отдела УВД Андрей Дементьев, не беспокоясь
ни о чем, точнее, думая лишь как на лицах подлых серьезность
подобающую сохранить, продать они могли бы Симе, от
страха оказаться зэком готового на все, то самое, рукою
пьяной идиотки, наклон чередовавшей с правого на левый
беспорядочно, писаное заявление. Кое, кстати, не могло
считаться таковым, то есть бумагой официальной, поступками
и намереньями способной управлять лиц, облеченных властью
и наделенных полномочиями. Поскольку весельчак Андрюша,
допросом голой бабы насладившись, детали все обсмаковав,
не зафиксировал, как того требуют устав и долг, бумаги
поступление в журнале соответствующем. Входящий номер
сэкономив, листочек дважды перегнул и положил в карман,
под серое х/б упрятал кителька. Ну, а с зарей, освободившись
и сдав дела, дошел до автомата телефонного ближайшего и
неожиданным звонком развеял метаболизма утреннего тягость
врачу команды первой лиги Вадиму Швец-Цареву.
— Вадян, не хочешь ли стрясти с сыночка Симы
тысчонок пару на пропой?
Не знали, не ведали затейники, как им судьба
благоволила, и вынуждены были потому мозгами
пораскинуть, поработать, чтобы решить, как потаскуху
нейтрализовать наверняка.
А потаскуха хотела, то есть ее как приступы пульпита
частые, желание одолевало, подкатывало неодолимое скорее
же, скорей, увидеть Симу, в глаза зеленые взглянуть и
восторжествовать, или же сникнуть, опустить головку, но от
навязчивого бреда освободиться, отделаться раз и навсегда.
Звонила ему в среду дважды — не застала, хотела
завалиться в 'Льдину', но вновь со счета сбилась, запуталась в
стаканах и задремала в ванне, уснула, гуманно вместо
пароходиков пустив в естественной стихии поплескаться
снова куски-кусочки заглоченной без предварительной работы
челюстей и языка, рыбешки, сайры тихоокеанской из банки
металлической.
Ну, а четверг, ах, Господи, сулил ей, наконец,
чудесной встречи долгожданное мгновение, ибо, благодаря
счастливому стеченью обстоятельств, Малюта лишена была
возможности нажраться раньше времени. Марина Воропаева,
медичка-одногруппница, ее зазвала после уроков в гости на
камешки взглянуть. То есть, отвлечься, заглушить тоску и
скоротать часок, другой (покуда влажная уборка превращает
заведенье общепита в вертеп, гнездо порока), бокальчик
сушнячка всего лишь при этом накатив.
— Сережки, два колечка, цепка… — смешно и быстро
тараторила Марина на ходу.
— Длинная? — Малюта, пусть вяло, но демонстрировала
к жизни интерес, как видно, стойкий, и это несмотря на ужасы
и мерзости ее.
— Ага, — тряслись волосики бесцветные в ответ, — до
сюда вот.
— Ты че, все в бигудях и спишь, — на раздраженье нерва
зрительного неадекватно реагировал язык запойной Ирки.
— А разве некрасиво? Мне локоны идут.
Жила Марина рядом с институтом. За рощей
кировской березовой, резную русскую листву которой
воспитанники детсадов днем сотрясали криками безумными, а
вечерами, готовясь к бою, молча раздвигали угреватыми
носами учащиеся школ и ПТУ района. Два шага, идти минут
пятнадцать.
Итак, сережки, два колечка, цепка. Еще одна невольно
нам открылась слабость, цветок в букете, малинки чудные
пупырышки в мисочке с черными дробинами смородины.
Любила девушка округлость пальцев пухленьких
подчеркивать и шеи белизну, ключицы мягкие изгибы
оттенять продукцией пошлейшей ювелирной.
Причем, имея деньги на изведение, пусть не литрами,
но все же порчу крови продавщицам магазина специального
'Кристалл', в котором рядом с бархатом витрин,
соседствовала кожа портупеи постового с 'Наганом' на
шнурке, предпочитала Ирка золотишко брать, ну, скажем, у
Маринки Воропаевой. Сомнительного, будем откровенны, да,
происхождения цацки, зато куда дешевле и в кредит. То есть с
задатком, а то и без него, и с длительной рассрочкой, это уж
как правило.
Собственно этим-то и заманила Воропаиха.
— Да, ну, не важно даже, мне бы только знать, что ты
возьмешь. А деньги хоть когда, на той неделе, если сможешь
половину, а остальное в июне можно даже.
— Лишь бы понравились тебе, — повторяла она, ведя
тропинкой рощи городской Малюту к дому. Туда, где
щеголихи, в крахмальных кружевах березы, сдавали караул
одетым в робы серо-зеленые б/у, высоким тополям, к полоске
пыльного, щербатого асфальта с названьем улица Лазо.
Как-будто ничего живет Маринка, когда к ней не
заявишься — в квартире никого, фатера вроде бы, что надо,
однако, фиг, гульнуть по-настоящему нельзя, ибо под вечер
неизменно, на гвоздик свой повесив респиратор и душ приняв
с казенным мылом, мать Воропаихи приходит, мастер
режимного завода 'Авангард'. Сегодня, впрочем, сечь стрелки
часовой клюющий носик не было нужды:
— А выпросила два дня отгулов и к сестре уехала в
