Я лихорадочно стала набирать номер экспертизы документов. Занято, занято, занято; руки у меня дрожали. Самое смешное, что я не представляла, что за секрет кроется в этой ксиве. А вот такое пристальное внимание нашей самой демократичной спецслужбы заставило меня заволноваться и прийти к выводу, что мне нужно беречь эту красную книжечку как зеницу ока.
Я продолжала набирать телефонный номер, когда открылась дверь и вошел мой стажер, улыбаясь во весь рот. Стаc положил на стол конверт, в который я упаковала объект исследования вместе с постановлением, и сказал, что все привез обратно: эксперты посмотрели и сказали, им необходим сравнительный образец оттиска печати Министерства обороны, и когда мы его получим, они возьмут все вместе.
Я облегченно вздохнула, но тут же спохватилась, что мне опять придется объясняться с Юрием Сергеевичем Арсеновым и придумывать, под каким соусом я откажу ему в выдаче изъятой ксивы на руки. Может быть, сослаться на шефа – мол, с ним решайте? А кстати, странно, что Арсенов вышел сразу на меня, могли ведь сделать иначе – звонок прокурору, а тот дал бы мне указание предоставить сотрудникам ФСБ удостоверение для исследования, или еще проще – сказал бы: «Мария Сергеевна, принесите мне изъятое вами вчера удостоверение», и с этим я бы поспорить не могла. Обжаловать указание – обжалуйте, только помните, что обжалование не приостанавливает его исполнения… В общем, я поняла, что надо скрываться.
Закрыв конверт с вещественным доказательством в сейф, я напечатала рапорт с просьбой направить меня в командировку в Москву, складно объяснила шефу, что это крайне необходимо для раскрытия убийства, быстро подписала у него рапорт и отправилась в прокуратуру города оформлять документы; главное – подальше от телефона.
В городской мне любезно напомнили, что я в субботу дежурю, в связи с летним – отпускным – временем заменить меня некем и что в Москву я могу ехать не ранее двадцати одного часа субботнего вечера, исполнив свой долг перед отечеством, но командировочное подписали. Ну, это уже не так страшно: сегодня четверг, пятницу как-нибудь вытерплю – у меня тюрьма по плану, в субботу меня на дежурстве не достанешь: летом трупы находят как грибы, только успевай выезжать, воскресенье я на даче, а вечером могу садиться на «Стрелу».
Я вернулась в контору к обеду и чисто автоматически отметила непривычную пустоту коридора – по четвергам прием у прокурора, и на это время люди чуть ли не с вечера очередь занимают. Из канцелярии доносился сдержанный гул, прерываемый какими-то выкриками и хохотом. Я не удержалась и зашла туда узнать, что происходит. В канцелярии я застала почти весь личный состав прокуратуры, сгрудившийся у стола заведующей канцелярией. За ее столом сидел наш дорогой прокурор, красный как рак, в расстегнутом кителе, что для него не характерно, и отпивал из стакана воду.
– Вот еще одной рассказывай, – с кривой улыбкой пробормотал он, увидев меня. Секретари захохотали. – Представляете, Мария Сергеевна, чуть не помер. Неотложку вызывали, только что уехала.
– Господи, Владимир Иванович, что случилось?
– У меня же прием сегодня. Сижу у себя в кабинете, веду прием граждан, в коридоре толпа, и тут приходит этот… ну, волосатый такой, – Петя Петров, следователь из РУВД, и приводит арестовывать наркомана. Санкцию-то я дал, а Петя просит и просит: пусть, мол, наркоман посидит тут у вас в кабинете, пока я сбегаю за конвоем. Ну, я по доброте душевной согласился, сам углубился в свои бумажки, а Петя-то убежал. Наркоман этот чертов сидел-сидел, потом вытащил откуда-то лезвие и вспорол себе вены, – при этих словах все присутствующие дружно ахнули, небось уже в который раз, – а потом гад этот стал в окно выбрасываться… Я вскочил, за него уцепился, вишу на его ногах, а он руками по стеклу оконному молотит, кровища течет из перерезанных-то вен, и еще стеклом он весь изрезался. В общем, не помню, как мы дождались Петрова с конвоем, у меня уже в глазах потемнело, ну думаю, умру на боевом посту, может быть, меня даже наградят посмертно. Тут, слава Богу, милиционеры вбежали, сняли его с окна, взяли санкцию и повели. А я так в кресло и повалился. Спасибо, Зоя прибежала, посмотрела на меня и «неотложку» вызвала. А я ей говорю: «Зоенька, у меня прием, ты отведи следующего к заместителю»…
– Представляешь, Маша, – подхватила завканцелярией Зоя, – выводят этого красавца в коридор – руки за спиной в наручниках, рубаха порвана, весь в крови, в порезах. А вслед за ними выхожу я и ангельским голоском, без всякой задней мысли, приглашаю: «Кто следующий на прием к прокурору? Заходите!» Очередь на прием рассосалась в мгновение ока… Все опять грохнули.
– Владимир Иванович, может, вам домой пойти? Все-таки «неотложка» была, наверняка укол сделали? – предложила я шефу.
– Да, Мария Сергеевна, пойду. Заместитель за меня попринимает…
Тут в канцелярию заглянул Горчаков, показал мне выразительный кулак, за рукав вытащил в коридор и объяснил, что его друг Синцов ждет меня в течение трех часов, поскольку было обещано.
Я, как Степан Тимофеевич Разин, утром с тяжелого похмелья узнавший, что он утопил персидскую княжну, закрыла ладонью глаза с видом глубокого раскаяния, со словами: «Неудобно-то как!» – но, честно говоря, мне было совсем не стыдно, тем более что я Синцова не приглашала… Я как-то стеснялась Синцова после той зимней истории – водки с пепси-колой, и даже если мы ненароком встречались в главке, я кивала ему и поспешно пробегала мимо, не останавливаясь поболтать.
Лешка забежал к себе и привел мрачного Синцова. Тот поздоровался, отмахнулся от моих бессвязных извинений и попросил меня выйти с ним во дворик. Я удивилась.
– Зачем?!
– Маша, пожалуйста, пойдем подышим немного воздухом, я заодно покурю, а то у тебя курить нельзя, Лешка тоже не курит, я пока ждал, совсем без курева обалдел, уши пухнут…
Он чуть ли не силком вытащил меня из кабинета, мы пробежались по лестнице, во дворе уселись на детские качели, и Синцов, с тем же мрачным выражением лица, спросил:
– Удостоверение у тебя?
– Ты о чем?
– Вчера ты выезжала на труп Шермушенко, изъяла удостоверение майора ТРУ на его имя, оно еще у тебя?
– А откуда ты знаешь?
– Потом объясню. Оно у тебя?
– У меня.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
– Тде оно?
– В сейфе. Да в чем дело?
– К тебе приезжал комитетчик, ты с ним вместе уехала?
– Нет, я ездила в городскую, а что…
– Он просил у тебя удостоверение?
– Просил, а что…
– Маша! Не отдавай пока никому удостоверение. Сколько у тебя дел в производстве?
– Шесть. Ты мне объяснишь наконец, в чем дело?
– А ты не хочешь отдать кому-нибудь убийство Шермушенко? Горчаков взял бы его у тебя. Сходи к прокурору, перепиши его на Лешку. А? – Синцов, до того сосредоточенно стряхивавший пепел со своей сигареты, поднял на меня воспаленные глаза, и мне окончательно стало не по себе.
– Андрей, скажи мне, пожалуйста, что стоит за этим удостоверением? Что за ажиотаж вокруг него: ты, комитет?
Но Синцов продолжал гнуть свое:
– Маша, лучше будет, если ты избавишься от этого дела. Только не отдавай кому попало, передай Горчакову.
В конце концов меня это разозлило; последней каплей послужило упоминание Синцова о том, что я женщина и что мне надо думать о себе и о ребенке, зачем мне лишние заморочки… Тут он нечаянно наступил на больную мозоль: я сама считаю, что следствие не женское дело, и к женщинам на следствии отношусь скептически, иногда и к себе, но то, как вокруг мужики работают, меня не вдохновляет, за редким
