этот набор впечатлений.
На часах было одиннадцать, мне следовало быстро вскочить, глотнуть чая и нестись за сыном на двух видах транспорта.
Умывшись, я заглянула в чайник. Вчерашняя заварка вызвала у меня отвращение. Я открыла холодильник и минуты три тупо разглядывала полки, но ничто из имевшихся там продуктов не разбудило во мне аппетита. Ну и ладно.
До метро я добежала так быстро, что даже не успела понять, какая на улице погода. Зато ожидая трамвая, я от души нахлебалась промозглого холода и мерзкого моросящего дождя. В трамвае все пихались и орали раздражающе громкими голосами, кондуктор с немытыми волосами отпускал пошлые шутки, протискиваясь между безбилетниками. Грязная и вонючая дворняга, невесть за кем увязавшаяся в трамвай, улеглась прямо мне на ноги, похрюкивая от удовольствия, и вытерла свои непотребные космы о мои сапоги.
До дома Игоря я доехала в состоянии тихого бешенства. Войдя в подъезд, я подумала, что если лифт не работает, я просто лопну от злости. После полуторасуточного дежурства и рваного сна подниматься на шестой этаж по идиотской лестнице, которая в 137-й серии наших блочных памятников архитектуры наглухо отделена от квартир и лифтовой шахты и на которой, ежели что приключится, можно обораться, ни одна душа тебя не услышит, да еще и свет там хронически не горит, — для меня это слишком.
Но лифт работал. Нажимая кнопку звонка, я молила Бога, чтобы Игорь сдал мне ребенка молча, потому что отчетливо понимала — если он что-нибудь вякнет, я устрою такой скандал с истерикой, что мало не покажется. Как говорит моя коллега — старший следователь городской прокуратуры Корунова, мягкая и женственная мать семейства — «Я, когда домой с работы прихожу, сразу домашних предупреждаю: прячьте ножи…»
К счастью, открыл мне не бывший муж, а ребенок, мокрый и запыхавшийся.
— Собирайся, Хрюндик, — сказала я, потрепав его вспотевшие вихры. — А чего ты такой взъерошенный?
— А мы с папой играли, — объявил мне Хрюндик, завязывая шнурки на кроссовках. — Мы соревновались.
— В чем?
— В чем? Бегали. То есть я бегал.
— То есть?
— Ну, папа придумал мне такое испытание: он поднимается к нам на лифте, а я бегу по лестнице, и кто быстрее добежит.
Ну вот, пробил мой час. Я задохнулась от возмущения.
— Игорь! — заорала я не своим голосом.
— Ну что? — В дверях появился бывший супруг в халате и шлепанцах. Уже успел переодеться. Заметает следы, злорадно подумала я.
— У тебя как с головой? — голосом тихой стервы начала я.
— Что еще? — подозрительно осведомился он, отступая в глубь квартиры.
Ага, подумала я, забоялся; ничего, сейчас получишь по полной программе…
— Я хочу понять, ты полный идиот или у тебя еще есть шансы? Как у тебя ума хватило ребенка отправлять одного по этой вашей Богом забытой лестнице?! В вашем районе, где маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет?! Вместо того, чтобы глаз с него не спускать, ты… — Я не смогла продолжить, у меня навернулись слезы.
— А что такого? — искренне удивился Игорь.
— Ты действительно не понимаешь? Ты?! Подполковник милиции?
— Да что с ним может случиться? Успокойся, истеричка!
— Лучше быть истеричкой, чем болваном, которому на собственного ребенка наплевать! Гоша, собирайся! — заорала я еще громче и швырнула ребенку шапку.
Игорь покрутил пальцем у виска.
— Что, очередная любовь не удалась? Конечно, только я один мог тебя терпеть, больше дураков нет, — сказал он с иезуитским выражением лица. — Так ты на нас-то свое настроение не срывай.
Испуганный Хрюндик напялил вязаную шапку и вытянулся по стойке «смирно». Я схватила его за руку и потащила к лифту.
В лифте я, отвернувшись, тихо всхлипывала. Ребенок пытался заглянуть мне в лицо, но я закрылась рукой. Выходя из парадной, Гошка продолжал тревожно вглядываться в меня и нечаянно наступил в лужу, обдав себя и меня водой. Я накричала на него, в совершенно недопустимых выражениях требуя, чтобы он смотрел под ноги, не вел себя как свинья и не заставлял мать, и без того уставшую на работе, лишний раз стирать свои и его шмотки, поскольку он дома палец о палец не ударит, а я и работаю, и дома его обслуживаю, и т. д. и т. п. Еще до того как я закончила эту тираду, я отчетливо поняла, что веду себя и впрямь как истеричка, что ни в коем случае нельзя так поступать с ребенком, который к тому же ни в чем не виноват. Однако машинально докричала до конца. И после этого с ужасом осознала, что за неимением рядом взрослого мужчины, на котором я могу сорвать настроение, я срываю его на своем маленьком мужчине, который вынужден терпеть по малолетству. И что неизвестно, какой образ женщины в результате сложится в его неокрепшей душе и как это повлияет на его отношения с женским полом в дальнейшем. В общем, своими руками взрываю грядущее личное счастье ненаглядного сыночка… От этих мыслей я заплакала еще горше, слезы полились уже потоком. Ребенок, еще не подозревающий, что его, по моим прикидкам, ждет тоскливая судьба холостяка, обделенного женской любовью, остановился и заставил остановиться меня.
— Мама, — сказал он серьезно, — ну что ты так расстраиваешься? Ничего со мной еще не случилось. Я больше не буду бегать по лестнице. Ты из-за этого так расстроилась?
— Да, — отведя в сторону взгляд, ответила я. Хотя мой мысленный ответ был более развернутым. Про себя я сказала, что расстроилась так из-за того, что его идиот-отец поливает меня грязью за отсутствие материнского инстинкта, а сам ставит дурацкие эксперименты на ребенке да еще и не может в его присутствии удержаться от нетактичных замечаний по поводу моей неудавшейся личной жизни. Мне очень хотелось высказаться на эту тему вслух, но у меня еще осталось кое-какое самообладание. Нельзя одному родителю говорить ребенку плохо про другого родителя (хотя я не уверена, что Игорь придерживается такого же принципа).
Мой деликатный мальчик не сказал мне ни слова упрека по поводу моих непедагогичных воплей — взял меня за руку и повел к трамвайной остановке. По дороге я подуспокоилась, и только изредка шмыгала носом. Ребенок молча достал из кармана носовой платок и протянул мне. Тут я подумала, что в некоторых случаях Гошка ведет себя со мной, как взрослый по отношению к неразумному дитяте: никогда не спорит, не пререкается и не отвечает криком на крик, просто замолкает и терпеливо ждет, пока я приду в себя.
Но мне все равно не давала покоя мысль о том, что вокруг полно опасностей.
— Гошенька, — сказала я, беря его за руку перед тем как перейти дорогу к метро, — ты все равно соблюдай правила безопасного поведения…
— Да знаю я все, ма, — откликнулся он. — С незнакомыми не знакомиться, на провокации не поддаваться…
— Ни с кем из посторонних никуда не ходить, — подхватила я. — Даже если очень попросят. Ты же знаешь, сколько маньяков по городу бродит.
— Ма, ну что я, идиот, что ли? Ни с кем я никуда не пойду.
— Даже если тебе что-то пообещают?
— Даже если. А что мне могут пообещать такого?
— Ну, деньги, например. Ты же у меня мальчик прижимистый, денежки любишь.
— Ой, ну сколько денег? За три рубля я никуда не пойду.
— А если сто долларов пообещают?
— Тогда тем более не пойду. Сейчас времена такие, кто ж сто долларов просто так отдаст? Сразу понятно, что маньяк.
Заехав домой, мы забрали гитару под отчаянные вскрики ребенка: «Мама, осторожней, тут струны!», «Мама, не задень инструмент!», «Мама, не толкни меня, я же с гитарой!» и направились в сторону
