безответственности и недисциплинированности, наше командование решило подтянуть дисциплину среди слушателей. По такому случаю была задействована тяжелая артиллерия — генерал Петленко, который лично пришел на собрание в Дом офицеров.
Пересказав в своей интерпретации выводы правительственной комиссии о причинах гибели линкора, он предоставил слово начальнику сборов подполковнику Князеву.
— Вместо того, чтобы восстановить силы и мобилизовать вас на эффективную учебу, отпуск отрицательно повлиял на вашу дисциплину, товарищи офицеры. Есть случаи непосещения лекций. Не забывайте, что вы находитесь в армии, и не может быть вопроса, нравится или не нравится вам лекция или лектор. Приказ, есть приказ, и его надо выполнять, — заявил Князев.
Дело в том, что постоянный возмутитель спокойствия Кордовский накануне заявил, что не пойдет на лекцию генерала, так как ничего из его слов понять не может. Видимо, это каким-то образом дошло до лектора, так как лицо его налилось кровью и, перебив подполковника, он закричал:
— Товарищ подполковник, этот случай надо расследовать и считать его как невыполнение приказа. А за невыполнение приказа судят.
— Не забывайте, товарищи офицеры, — продолжал подполковник, — что вы являетесь носителями секретов. А многие из вас завели случайные знакомства в Керчи, которые могут быть чреваты опасностями. Не исключена возможность, что в городе есть люди, интересующиеся нами.
В этом месте генерал Петленко снова перебил Князева:
— Само их появление в городе есть разглашение военной тайны. Идут, понимаете, по городу, никому из гражданских дороги не уступают, никому из военнослужащих чести не отдают. А что люди говорят? Какая-нибудь Клава говорит своей подруге: я сейчас видела молодых лейтенантов, та — много, из гарнизона Багерово… Нет, в Керчи им бывать нечего. Запретить свободный выход из гарнизона до окончания курса учебы!
Если бы вы хорошо знали уставы и положения, то не позволили бы себе что-то требовать, отлучались бы только с разрешения командира. Я сам когда-то учился и тоже так жил. Я был уже генералом, а жил так, как вы — в общежитии. Только другие генералы жили по двое, а я — один.
А когда еще раньше, в 1933 году, учился в Москве, то и совсем не имел права выходить за пределы училища. Жили мы тогда напротив крематория и смотрели только на плакальщиц в окно. Я считаю, что ваше командование недопустимо с вами либеральничает. Вот вас здесь сто человек, а кто из вас остановил хоть одного солдата, помог установить дисциплину? Вот вы — младший техник-лейтенант (из зала несется дружное — «инженер») или младший инженер-лейтенант, — неохотно поправился генерал, — кто вы являетесь для солдат и сержантов? Вы являетесь начальником, а дисциплину не устанавливаете. Дело в том, что вы сами не знаете уставов воинской службы. Нужно, товарищ подполковник, уделять изучению уставов больше внимания, а потом принять от слушателей по ним зачет.
А теперь поговорим о пьянстве, нашей постоянной беде. Министр обороны товарищ Жуков на собрании московской партийной организации отметил, что 78 % чрезвычайных происшествий в армии происходят из-за пьянства. Пьянство нужно искоренять, а пьяниц гнать из армии. Имеются случаи открытого неповиновения приказам командиров, а в некоторых случаях и прямого сопротивления. Дисциплину нужно насаждать железной рукой. Покончить с практикой укрывательства проступков и наказаний!
Генерал Петленко так разошелся, так вошел в роль борца за дисциплину, что даже не обращал внимания на то, что подполковник Князев, встав из-за стола, показывал, что пора кончать. Высказав все, что он хотел, и достойно отреагировав на закрытое письмо, генерал подобрел. Он вспомнил случай из своей службы, рассказал анекдот и удалился с чувством хорошо проделанной работы и выполненного долга. Нам же было не до веселья, так как это в который раз грозило отлучением от города и сдачей зачетов по ненавистным уставам.
Но дело Кордовского имело свои глубокие причины и неприятные последствия. Оказалось, что он не только проявил пренебрежение к лекции генерала, но подал рапорт об увольнении из армии. Именно это явилось основной причиной, из-за которой начальство на примере Кордовского принялось решительно искоренять опасную и заразительную смуту. В один из дней Кордовский не явился на занятия майора Бугаенко, который во втором цикле стал нашим основным преподавателем и классным командиром. Вместе с ним не явились еще четыре слушателя. Но если другие более-менее правдоподобно оправдали свое отсутствие, то Кордовский просто сказал, что болел. На вопрос, есть ли справка от врача, ответил — справки нет и не будет, так как теперь ее уже никто не даст.
— Тогда идите к подполковнику Князеву и скажите, что я вас не допускаю к занятиям до тех пор, пока не будет справки.
Кордовский молча повернулся и вышел из класса. Чтобы не идти на лекцию генерала Петленко, Кордовский пошел на объект в техническую библиотеку, «соблазнив и Подлесного», как выразился Бугаенко. Там его и застукал майор, выяснявший по дисциплинарному уставу меру своих полномочий.
Перед строем майор Бугаенко объявил:
— За систематическое сознательное нарушение дисциплины арестовываю вас, младший инженер- лейтенант Кордовский, на пять суток с содержанием на гауптвахте города Керчи.
Сергей честно отсидел пять суток и приехал полный любопытных впечатлений об этом редкостном для него учреждении. И тогда майору пришла мысль исключить Кордовского из комсомола. Кто помнит те времена, знает, что исключение из комсомола было высоким и самым жестоким по последствиям наказанием.
Спешно собрали комсомольское бюро, о существовании которого мало кто до этого знал. Пришли Князев, Бугаенко, Тихий, командиры взводов и наш комсорг Магда. На видном месте сидел притихший и несколько напуганный Кордовский.
Князева, в основном, волновал один вопрос: сознательно ли Кордовский совершал свои поступки. И хотя в действиях отступника явно просматривалась определенная система, командиру все же не хотелось в это верить. Не долго раздумывая, бюро предложило исключить Кордовского из комсомола. Но когда стали формулировать причины исключения, выяснилось, что они недостаточные. Нельзя же считать причиной то, что Кордовский подал рапорт об увольнении, «так как не имел морального права писать его» как комсомолец.
— Голосуйте быстрее, а то в кино опоздаем, — торопил Боев. — И так уже сидим целый час.
Только два члена бюро проголосовали против исключения. Кордовский заявил, что все заранее решено, и чтобы он ни сказал в свое оправдание — все это уже не имеет никакого значения. Но зато в защиту Кордовского встали рядовые комсомольцы. И хотя его недолюбливали за заносчивость и зазнайство, исключение из комсомола большинство посчитало слишком суровым наказанием. Решили позже на общем собрании защитить Кордовского и ограничиться выговором.
Но каково же было удивление, когда командование нам сообщило, что общего собрания не будет. По инструкции Главного Политического Управления офицера не разбирают на общем собрании, а разбирают на парткомиссии. Видимо, это касалось собраний, где присутствуют солдаты, но в нашей части рядового состава не было.
Решили прямо на объекте созвать комсомольское собрание группы. Пришли Шашанов, Бугаенко и комсорг сборов Ератов. Но оказалось, что на повестке дня стоит вопрос не о Кордовском, а об учебе и дисциплине в группе. Кордовский — только иллюстрация к неудовлетворительному ее состоянию. Выступления в защиту Кордовского его сокурсников по институту, отмечавших его способности, инициативность и товарищеские качества, остались без внимания командиров.
— Кордовский считает, что он может быть где-то полезнее, чем в армии, — сказал подполковник Шашанов. — Но мы работаем с техникой, на которой наша партия, правительство и дипломаты строят свою политику. Мысли о том, что вы принесете больше пользы где-то — вредны. Овладевать новой техникой нужно с единственной мыслью о том, что вся ваша жизнь теперь связана с ней, все ваши знания и способности должны принадлежать только ей. А судьба Кордовского теперь будет зависеть целиком только от него самого, от того, как он будет оправдываться перед парткомиссией.
Вот вы говорите, что он исправится, не будет больше нарушать дисциплину, а Кордовский сидит и то ли смеется над вами, то ли ему все безразлично. Может он и не хочет исправляться, может он не хочет оставаться не только в армии, но и — в комсомоле.
В заключение выступил Кордовский, который тихим и покорным голосом, совсем ему не свойственным,
