Чтение закрытого письма закончилось при полной тишине. Эту тишину потом отмечали многие, прослушавшие шокирующий доклад Хрущева. Первым чувством было глубокое разочарование в вожде всех времен и народов — в Сталине. Мы стали понимать, что наши головы все еще набиты разным мусором: сталинская национальная политика, руководящая роль партии, марксизм-ленинизм, роль личности в истории и многими мертвыми схемами, от которых придется освобождаться многие годы. Нам еще предстояло научиться самостоятельно думать, критически воспринимать то, что касалось вечным и незыблемым, и уже больше никогда и никого не слушать просто так — на веру.
Перед нами на стене висели три портрета: слева — Ленин в крапчатом галстуке, справа — Сталин в мундире генералиссимуса и посредине — улыбающийся Хрущев. Сейчас он выглядел победителем, сокрушив вождя и своих недругов. Казалось, даже Ленин на портрете задумался чуть сильнее обычного. Его фатальный час пробьет значительно позже, но фактически первый удар коммунистической иллюзии нанесен уже сейчас.
Зачем это нужно было Хрущеву? Он ведь и так после смерти Сталина всех обошел и утвердился почти в той же непоколебимой власти. Но в том то и дело, что он понимал — кому-то надо отвечать за все прошлые злодеяния коммунистического режима. Так не лучше ли сразу все навесить на товарища Сталина, пока не вспомнили о других его соратниках, в том числе, и о нем.
Много лет спустя другой Генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов в беседе с В. Кеворковым[19] на аналогичный вопрос ответил:
«Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на XX съезде, он меньше всего думал о стране и о народе, действуя по самой незамысловатой формуле: разоблачу Сталина — смою и свои грехи!.. Кто же станет разоблачать разоблачителя?!».
Выступлению Хрущева на XX съезде партии я уделил столько внимания потому, что оно произвело кардинальный переворот в головах каждого из нас. И хотя я уже тогда был достаточно критичен к непогрешимости вождя и партии, но размеры и размах государственной лжи потрясли и мое воображение.
По сути дела Хрущев, сам того не осознавая, забил первый гвоздь в гроб тоталитарной системы. Далее она постепенно начала подгнивать и разваливаться сама. Но тогда не многие осознавали, что развеян миф не только о Сталине, но — и о коммунистическом рае.
Теперь об этом пишут…
После смерти Сталина в марте 1953 года перед советской элитой встал вопрос: кто станет приемником? Наиболее опасного претендента, Лаврентия Берия, удалось устранить летом того же года. Следующий раунд в борьбе за власть проходил между секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым и председателем Совета Министров СССР Георгием Маленковым.
В 1955 году последнего удалось убрать с высокого поста, но Маленков по-прежнему оставался фигурой крайне влиятельной.
Претендентам на власть в любой стране приходится в первую очередь договариваться с прочими представителями элиты. Жить, как при Сталине, то есть работать по ночам и дрожать в ожидании возможного ареста, элита больше не хотела. В такой обстановке страна подошла к очередному, XX съезду КПСС, который был намечен на февраль 1956 года.
Готовить съезд, естественно, начали загодя. На заседании Президиума ЦК, состоявшем в последний день 1955 года, было решено создать комиссию, которая решила бы «вопросы, связанные с реабилитацией». Проще говоря, оценила бы масштабы репрессий. Возглавил комиссию бывший редактор «Правды», секретарь ЦК Петр Поспелов. Всего через месяц 70-страничный отчет о репрессиях прошлых лет лег на стол Хрущева. Картина вырисовывалась жуткая. Только за 1937–1938 года по обвинению в антисоветской деятельности было арестовано более полутора миллионов человек, из которых почти 700 тысяч расстреляли! Кто-то должен был за все это ответить, а из документов, подшитых к отчету, напрямую вытекала персональная вина Сталина!
9 февраля, за 5 дней до открытия съезда, доклад комиссии Поспелова заслушали на Президиуме ЦК. «Старая гвардия» — Молотов, Ворошилов и Каганович — была категорически против того, чтобы выносить вопрос об ответственности Сталина и партии на съезд. Более молодая гвардия партийных руководителей сама была в шоке от услышанного и настаивала на обратном. Хрущев пообещал всех помирить и «не смаковать прошлое».
Делегаты и не подозревали об этих спорах. Решение о том, что Хрущев выступит с докладом о культе личности, было принято только за день до начала съезда. Текста доклада еще не существовало. Его — грубейшее нарушение всех мыслимых правил подготовки важных партийных документов! — лишь предстояло написать.
Воспользовавшись тем, что появилась возможность не согласовывать текст выступления с «товарищами», Хрущев решился на рискованную импровизацию. Получив на руки выводы комиссии, Хрущев поступил с ними крайне своеобразно. Пока шел съезд, он вызвал к себе стенографистку и продиктовал такие «добавления», которые в значительной степени изменили само содержание доклада.
В последний день работы XX съезда, 25 февраля 1956 года, было объявлено закрытое заседание. Доклад Хрущева стал полной неожиданностью почти для всех. Потрясенный зал выслушал докладчика в гробовом молчании. Аплодисментов не было даже после того, как оратор сошел с трибуны.
Ход закрытого заседания не стенографировался. Магнитофонная запись не велась и подавно. Хрущев довольно часто отрывался «от бумажки» и нес откровенную отсебятину. В общем, можно констатировать: мы, скорее всего, никогда не узнаем, что именно говорил Хрущев с трибуны XX съезда. Однако совершенно очевидно, что ему удалось радикально развернуть «направление главного удара» в сторону… своего соперника Маленкова! Не только Сталин, но и он, Георгий Маленков, был назван ответственным за поражение Красной армии в 1941 году, за «дело врачей», за репрессии в армии.
Доклад Хрущева на XX съезде был тщательно отредактирован, переплетен в красную книжечку с грифом «Не для печати» и разослан по всем советским городам.
На объекте 70 очередное построение. В зале вдоль одной стены выстраиваются человек двадцать наших преподавателей. Вдоль другой стоят классные отделения слушателей. Несколько в стороне стоят на тележках — два зачехленных изделия. Входит с папкой приказов подполковник Шаронов. Подполковник Князев нарочито задерживается и заходит тогда, когда все построились. Князев здоровается и, услышав громкий и четкий ответ, снисходительно замечает: «Ничего».
Подполковник Шаронов одевает очки на свой курносый нос и возвещает: «Слушай приказ».
Так как приказы нам ничего хорошего не предвещают, то мы заранее приготовились к худшему. Содержание приказа уже несколько дней передавалось из уст в уста, его уже обсудили и осудили, но услышали полностью впервые.
В гарнизоне вводится для всех категорий военнослужащих особый режим. Выход за пределы городка разрешается только с разрешения генерала Чернореза. Холостым офицерам, к коим мы в первую очередь и принадлежим, проживающим на административно-хозяйственной территории гарнизона, выход за пределы проволочных заграждений запрещается. По рядам прошелестел ропот возмущения. Здесь же одним из бунтарей был задан вопрос:
