кротко:
— Слушаю, Андрюша…
— Ты че это? — изумился Стасов. — Вежливый! Заболел, что ли, от китового мяса? — и он оглянулся, ожидая если не смеха, то хотя бы смешка рабочих на конвейере. Отвратительно-сладкое китовое мясо, которым недавно заменили в рабочих столовых свинину и говядину, стало теперь шутливым оправданием всего — от снижения производительности труда до потери потенции.
Однако и этой шутке никто не улыбнулся, а несколько рабочих, повернувшихся было к Стасову вполоборота, тут же отвели глаза и усердно принялись за свою работу.
— Вот ударники! — усмехнулся Стасов и кивнул Степану на танк. — Шорох в коробке передач.
— Хорошо, Андрюша. Оставь, мы посмотрим… Даже если бы Степан запустил в него сверху гаечным ключом, Стасов не оторопел бы так, как от этой кроткости горластого Степана. Недоверчиво переводя взгляд со Степана на рабочих — да что это с ними сегодня? или разыгрывают? — Стасов топтался на месте, не зная, садиться ли ему в следующий танк или еще раз объяснить Степану про шорох в коробке передач…
И в этот момент громкий, надрывающий душу женский крик расколол монотонный рабочий гул цеха.
— Андре-е-ей!!!
Стасов резко повернулся. Это был голос его жены Иры, но так — Так! — она не кричала даже при родах.
— Андре-е-ей!!! — она бежала к нему из боковой двери цеха, бежала вдоль конвейера, на котором стояли работяги в серых спецовках — мужчины и женщины, и все они смотрели теперь на нее, бросив работу.
— Андрей!…
«Наташа!» — это было первой и единственной мыслью Стасова, пока он смотрел на жену, бегущую к нему в одном платье и в домашних тапочках. Именно потому, что ТАК кричать Ира могло только из-за дочки, ноги у Стасова сразу стали ватными, и он не бросился навстречу Ире, а стоял и — молясь, молясь, чтобы он ошибся! — думал только одно: «Нет! Нет! Только не Наташка!…»
— Убили! Наташу убили! — Ира рухнула к нему на грудь и забилась в истерике.
— Кто убил? Где? — сухими губами и помертвевшим голосом спросил Стасов, все еще думая, что жена, конечно, преувеличивает.
— Милиция! Убили и забрали в девятнадцатое отделение! И не отдают! Даже не показывают! У-у-у-у!… — выкрикивала Ирина, рыдая и подвывая.
— Подожди, не вой! — с досадой сказал Стасов жене, чувствуя даже неловкость за такую сцену на глазах у всего цеха. — Что значит «убили»? Ну, забрали в милицию…
— Убили, я тебе говорю!!! — крикнула ему в отчаянии Ирина. Степан Зарудный спрыгнул с конвейера и сказал негромко:
— Это правда, Андрей. Они ее убили. Гусько, поди сюда! — позвал он парня, который только на сходке у цеховой курилки что-то взахлеб рассказывал толпе митинговавших рабочих. — Расскажи…
— А че рассказывать? — удрученно сказал Анатолий Гусько, отбрасывая с лица козырек-'намордник' маски сварщика и переступив со своей живой правой ноги на левую, протезную. — Мент толкнул ее, а она головой о стенку…
Глядя на Гусько, но думая уже о чем-то своем, Стасов негромко спросил у жены:
— Где она?
— Я же говорю: в 19-м! Но они меня не впустили даже!… Стасов разом отстранил от себя жену, как отодвинул. Одним прыжком запрыгнул на высокую гусеницу танка и в следующее мгновение уже исчез в башне. И, практически без промедления, танк взревел двигателем, задним ходом рванул из цеха, вылетел во двор, резко затормозил одной гусеницей, разворачиваясь на ходу, и, выбросив через выхлопные горловины облака копоти, на предельной скорости помчался к заводской проходной, к ее стальным воротам. Это произошло так быстро, что никто не успел ни крикнуть, ни рвануться следом. Даже вахтер, от безделья игравший у ворот с собакой, не успел среагировать — не только не преградил дорогу танку, но и сам не отпрянул в сторону. Танк, на ходу разворачивая свою пушку назад, пронесся в миллиметре от лица вахтера, собака чудом выскочила из-под гусеницы, а танк всем своим сорокатонным весом с ходу саданул в стальные ворота проходной, вышиб их, несколько метров проволок их на себе, но сбросил на крутом повороте и понесся дальше по улицам.
— Эй, куда?! — запоздало заорал вахтер, зачем-то дал из автомата очередь в воздух и побежал в свою будку звонить по телефону и поднимать тревогу. Но Стасов, конечно, не видел всего этого. Его руки вмертвую сжимали рычаги управления, нога выжимала педаль газа на максимум, а глаза видели только дорогу — обледенелую мостовую, шарахающиеся в стороны машины с испуганно орущими водителями, изумленно застывших на тротуаре пешеходов… детей — девочку, замершую на перекрестке… еще одну девочку со школьным ранцем за спиной… и еще одну — с детскими санками и куклой в них…
Да, из десятков проносящихся мимо фигур взгляд Стасова выхватывал в эти минуты только детские, девчоночьи…
Некрашеный, со свернутой назад пушкой, и разбитыми фарами, тяжелый армейский танк «Т-90», последнее слово советской техники, мчался по промороженным улицам, ревя двигателем, коптя шлейфом черного газа, бряцая незакрытым люком башни, кроша гусеницами лед и слабый асфальт мостовых, сшибая на поворотах телефонные будки и почтовые ящики, не обращая никакого внимания на светофоры и чудом избегая лобовой встречи с ошалело гудящими встречными машинами. Вот, наконец, Гагаринский проспект, за ним улица Степана Разина и чуть дальше — Кирпичный проезд, где находится 19-е отделение милиции.
Вымахнув в Кирпичный проезд, Стасов сузил глаза. Двухэтажное побеленное здание райотдела милиции стояло в глубине проезда, за высоким штакетником забора. От милиции навстречу танку катила голубая милицейская «Волга», из ее открытых окон милиционеры палили по танку из пистолетов — им, конечно, уже позвонили по телефону, предупредили. Танк не отвечал на эту стрельбу — он был, конечно, без боезапаса. Просто Стасов, не сбавляя скорости, вел танк навстречу «Волге» — лоб в лоб. Но водитель «Волги» избежал лобового тарана, вильнул в сторону и наверняка проскочил бы мимо, если бы танк не взял влево. Левой гусеницей танк зацепил заднее крыло «Волги», и машина отлетела в сторону и влипла в телеграфный столб.
А танк промчался дальше и остановился, задрав пушку над штакетником забора. За забором, в окнах райотдела милиции, стояли мильтоны и палили по танку из пистолетов. Пули тукали по танковой броне, как орехи, но наушники стасовского шлемофона заглушали звук. Сжав зубы, Стасов дал полный газ. Танк разнес забор как бумажную препону, и, не сбавляя скорости, ринулся вперед, к зданию райотдела милиции. Стасов уже видел, как в окнах испуганно отшатнулись искаженные страхом лица милиционеров, и вдруг… Танк умолк и замер, как подстреленный влет.
Стасов в недоумении и горячке дернул рычаги управления, и только после этого его глаза увидели стрелку датчика топливных баков. Стрелка лежала на нуле, ниже красной отметки. Стасов вспомнил, что четверть топливного бака — запас, положенный для проверки танка, — он сжег на танкодроме, и еще чудо, что горючки хватило докатить сюда, до Кирпичного проезда. Впрочем, об этом Стасов уже не думал. Увидев, что горючее кончилось, он рывком выбросил себя из открытого люка башни и сразу, в тот же миг, своим былым, армейским инстинктом послал тело назад, за танк. Теперь, сняв шлемофон, он хорошо слышал и чувствовал то, что не испытывал уже девять лет: гул пистолетных выстрелов, присвистывающее дзыньканье пуль о стальную броню танка.
Милиционеры беспрерывно палили из окон райотдела милиции по танку, не зная, что эта страшная сорокатонная машина, способная простым тараном обрушить все их здание, уже мертва. Лежа за танком, Стасов в бессилии царапал руками грязный смерзшийся снег. Но что, в конце концов, ему от них нужно? Дочку! Увидеть дочку! И как можно быстрей! Не вставая, Стасов снял с себя бушлат, свитер и, наконец, белую хлопчатобумажную майку. Мороз был под тридцать градусов, но он не ощущал холода. Поискав по сторонам глазами, он подтянул к себе срубленную стрельбой ветку, привязал к ней свою белую майку, выставил ее на ветке из-за танка.
Две пули тут же пробили майку, но затем стрельба прекратилась. Стасов подождал немного, выставил из-за танка телогрейку и замер в ожидании — будут стрелять или нет?
