своем плетеном кресле-качалке. Она не могла сидеть и молчать, как муж, часами, днями, неделями. Она — которая была первой леди России, которая распоряжалась министрами и покровительствовала режиссерам, писателям, художникам! Черт возьми, пусть он выдавит из себя хоть пару слов! В конце концов, не он один страдает на этой даче, больше похожей на гробовой склеп в лесу. — Ты слышишь?
— Я слышу, — произнес Горячев, не двигаясь. — Он гений…
— Кто гений? — Лариса изумленно, всем своим маленьким худеньким телом повернулась к мужу и даже перестала вязать. — Стриж — гений?! Этот индюк?!
Горячев тихо закивал головой.
— Но почему?!
Горячев вздохнул и открыл глаза.
— Потому что он гениально пользуется ситуацией. Любой ситуацией. Даже теперь… Как только китайцы нападут, вся страна объединится вокруг правительства, и народ сам арестует мятежников. А потом он быстро уладит пограничный конфликт…
— А если китайцы не нападут? Ведь он их предупредил, ты же видел!
— Да, это странно — зачем он вылез на экран, если ему нужна война?… А впрочем… — Горячев вдруг замолк, пораженный еще одной догадкой.
— Впрочем — что? Ты можешь родить хоть несколько слов? — почти с ненавистью сказала Лариса.
Он посмотрел на нее впервые за весь этот вечер. Как странно! Почему именно после ее идиотских вопросов к нему приходят идеи-открытия?
— Что «впрочем»? — теряя терпение, произнесла Лариса.
— Да так… Неважно… — и он опять умолк.
— Почему неважно? Важно! Мне важно услышать хотя бы три слова в день! Ты понимаешь? Мне это важно!
— Не кричи на меня! Ты же слышала, что он сказал: через пару часов евреи попробуют прорваться в Китай и начнется война. Что тут неясно?
— Но после его предупреждения ни китайцы, ни японцы уже не осмелятся! Да и евреи тоже…
— Ты думаешь? — Горячев усмехнулся. — А что, если не евреи нападут на пограничников, а наоборот? Если пограничники нападут на лагеря и начнут там расстреливать, результат ведь будет тот же, верно? Израильтяне ринутся спасать своих! А войдут за ними китайцы или не войдут — неважно. Удар с китайской стороны будет нанесен, и Стриж и Митрохин тут же ударят по Китаю. И развяжут войну. Потому что только война с Китаем может сейчас вернуть им армию и всех тех, кто перешел на сторону восставших.
— Ты хочешь сказать, что… через час все-таки начнется война с Китаем? — недоверчиво, но уже и со страхом произнесла Лариса.
— Максимум — через два часа, — сказал Горячев. — У Митрохина и Стрижа просто нет иного выхода. У них нет армии, понимаешь?
— А «спецназ»? А резервы? Ты же слышал, что он сказал…
— Он сказал! — начал злиться Горячев. — Если бы этот сукин сын был уверен, что войска резерва будут стрелять в народ, он бы давно расстрелял весь Урал, включая свою мать и сестру! В том-то и дело, что у Стрижа есть армия, и нет. Половина разбежалась, а остальные… Где гарантии, что, выйдя из казарм, офицеры и солдаты этого резерва тоже не начнут брататься с восставшими? Не забудь, что в армии тысячи офицеров, которые обязаны своей карьерой мне! Мне, а не Стрижу и Митрохину! Это я выгнал из армии всех брежневских старперов, а молодым освободил места! Даже если половина из них — скоты и не помнит этого, то вторая половина — помнит! И они шатаются, они могут пойти с народом против Стрижа! Но если начать войну с Китаем, то все — верные и неверные, преданные и диссиденты — все, все пойдут спасать Россию под руководством Стрижа и Митрохина! А тут как раз такой прекрасный случай — евреи у китайской границы! Вечно эти евреи!…
Лариса смотрела на мужа в изумлении. Такого длинного монолога она не слышала уже больше года. Но, господи, что он говорит? Война с Китаем! Через час!
— Миша, ты в своем уме? — спросила она тихо.
— Я-то в своем уме… — шмыгнул простуженным носом Горячев, вяло и трудно встал с кресла и прошаркал валенками к камину, подбросил в огонь два последних березовых полена. — А вот Стриж и Митрохин — безумцы! Просрут Россию и миллионы поубивают, лишь бы остаться у власти… — он подошел к замерзшему окну и громко застучал в покрытое инеем стекло. Обычно на этот стук приходил из караульной сторожки один из узбеков-охранников, спрашивал «чыво надо?», и Горячев или Лариса просили солдата внести с улицы дрова.
— Не стучи, их там нет… — сказала Лариса.
— Кого нет? — спросил, недоумевая, Горячев.
— Солдат. Они еще днем сбежали все…
— Куда сбежали?
— Куда! Куда! Куда все солдаты сейчас сбегают — по домам. Они ж не такие умные, как ты! Откуда они могли знать, что будет война с Китаем?
Горячев замер у окна, осмысливая ее слова. Еще несколько минут назад все, что он слышал о восстании на Урале, о дезертирстве солдат из армии и даже вся эта речь Стрижа по телевидению казались ему происходящими где-то в ином пространстве, не имеющем отношения к их нынешней жизни. Он так свыкся со своей изоляцией от мира, что и сам изолировал от себя этот мир. И даже то, что охранники этой дачи такие же солдаты, как и тысячи тех, кто бежит в эти дни из армии, — эта простая мысль не приходила почему-то ему в голову.
— А… почему… ты… мне не сказала?
— Что?
— Что они сбежали…
— А зачем? Ты пойдешь их догонять? — насмешливо сказала Лариса. — Или мы пешком пойдем в Москву?… — тут она осеклась, потому что Горячева уже не было в комнате: он вдруг бегом выскочил во двор, даже не закрыв за собой дверь. Вечерняя поземка тут же стала задувать в комнату снегом, пламя в камине заметалось, Лариса подошла к двери и замерла на пороге, в изумлении и даже с ужасом наблюдая за стремительной трансформацией мужа. Он, этот лысый старик, еще три дня назад не встававший с кровати от слабости, уже бежал к дому со стороны пустой сторожки охраны, и на глазах у Ларисы буквально в считанные секунды, которые занял у него этот пробег, он из ветхого, шаркающего, согнутого старика превращался в крепкого, прямого мужчину шестидесяти с чем-то лет — с широко развернутыми плечами, выпяченной вперед грудью и ликующим лицом.
Лариса не могла поверить своим глазам: он враз сбросил с себя не шестнадцать месяцев, а шестнадцать лет!
А Горячев уже взбежал на крыльцо, подхватил Ларису на руки, убрал со своего пути, вбежал в дом и стал торопливо одеваться — пальто, шапку…
— Куда ты?
— Быстрей! Быстрей! Одевайся!
— Куда?!
— Туда! Туда! Не знаю! Мы пойдем по дороге! Мы найдем людей! — говорил он совсем так, как персонажи Чехова в «Вишневом саду» — мистически, как лунатик.
— Ты с ума сошел! Там ночь, метель! — она заступила ему дорогу. — Я тебя никуда не пущу!
Он снова поднял ее и попробовал переставить в сторону, как переставляют вещь, мешающую пройти. Но Лариса крепкими, привыкшими к вязке руками ухватила его за пальто.
— Идиот! Куда ты пойдешь?! В Москву? Они же убьют тебя!
— Не в Москву, а в Свердловск! Как ты не понимаешь! Сейчас в мире есть только один человек, который может остановить войну с Китаем и спасти Россию! И этот человек — я! Мне только нужно добраться до ближайшего телефона! До аэродрома! Ты понимаешь? Эти охранники, уходя, отрезали в будке телефон! Но именно поэтому сюда в любую минуту примчатся гэбэшники! Все! Пусти! Мне некогда! — он оттолкнул ее так резко, что она упала. Но он даже не подумал поднять ее. Он просто спрыгнул с крыльца и почти побежал прочь — в метель, к открытым воротам, освещенным раскачивающимся фонарем.
…Через десять минут, когда она догнала его на пустой и темной зимней дороге, они
