своему карману. Но в этот миг взгляды Стрижа и Митрохина встретились, они поняли друг друга, и Стриж глухо сказал:
— Этот план знали только двое — ты и я…
Но Митрохин вдруг приложил палец к губам, отрицательно покачал головой и показал Стрижу три пальца. Затем он неслышно встал со стула, на цыпочках, по-кошачьи подкрался к двери кабинета и, достав из кармана кителя пистолет, вдруг резким пинком сапога ударил по двери и выбежал в приемную. Здесь, за своим столом сидел с телефонной трубкой в руке молодой кремлевский секретарь Стрижа. От неожиданности появления Митрохина и грохота распахнувшейся двери он не успел даже нажать на рычаг телефонного аппарата. Митрохин вырвал у него трубку и крикнул в кабинет Стрижу:
— Роман, скажите что-нибудь, громко!
Но Стриж лишь прибавил звук телевизора, и Митрохин услышал этот звук в телефонной трубке.
— Сволочь! — выкрикнул Митрохин и в упор выстрелил в секретаря Стрижа, а затем повернулся к вбежавшим на звук выстрела офицерам генштаба. — Уберите израильского шпиона!… — И вернулся в кабинет Стрижа: — Эта сволочь!… — произнес он еще в запарке. — У меня было подозрение… — и вдруг его осенило: — Слушайте, Роман! Если он шпион, то… никакого парапсихологического оружия у Израиля не было и нет! Мы можем действовать!
— …А теперь подумайте сами, Михаил Сергеевич, — говорил между тем по телевизору Бэрол Леви. — Когда вашему народу стала угрожать реальная опасность, вы ухитрились даже сбежать из ссылки, чтобы спасти страну и свой народ. Мы тоже не можем допустить гибель евреев, которых русское правительство сослало в Сибирь. Мы попросили китайское правительство разрешить нам разместить вдоль границы наши войска, и мы организовали воздушный десант с продовольствием из Японии. О, конечно, в ящиках с продуктами было и оружие, я не отрицаю. Я сам руководил этим десантом и сам раздавал оружие евреям в ваших концлагерях. А разве вы бросили бы своих людей безоружными? Таким образом, мы сорвали первый план вашего «Политического правительства». Остальное, я думаю, понятно. Вы бы не стали кричать на генерала Купцова и требовать, чтобы он вернул своих солдат в казармы, если бы сами не раскусили новый замысел Стрижа и Митрохина. За четыре минуты до вашего появления на телевидении генерал Купцов получил приказ напасть на евреев в Уссурийском крае и устроить там бойню, тотальное истребление. Конечно, мы бы вмешались, а как же иначе? Но именно этого и хотят Стриж и Митрохин — чтобы, спасая русских евреев, наша танковая дивизия перешла вашу границу в Уссурийском крае. Тогда генерал Купцов атакует Китай тактическим оружием, и, пожалуйста, советско-китайская война началась, русский народ объединится для защиты родины под руководством «Патриотического правительства». Как видите, эта игра была рассчитана с безукоризненной логикой. Другое дело — успел или не успел бы генерал Купцов отдать приказ о ракетном ударе по Китаю… Так вот, я хочу сказать генералу Купцову: если бы господин Горячев задержал свое появление на телевидении еще на сорок три секунды, то вы, генерал, — Бэрол Леви взглянул на свои ручные часы, — вы уже семь минут назад были бы мертвы. Таким образом, за эти семь минут своей жизни вы уже можете сказать спасибо господину Горячеву. А остальное все еще зависит от вас, генерал. Стоит вам отдать приказ о ракетном пуске — и… вы не успеете узнать, произойдет этот пуск или нет. Но я бы не советовал вам, Купцову, проверять мои слова, — улыбнулся в свою рыжую бороду Бэрол Леви.
— Врешь! На пушку берешь! — почти радостно сказал Митрохин в экран телевизора. И крикнул в глубину бункера: — Вязов! Вязова сюда!
И вдруг Полина Чистякова, неподвижно, со слезами на глазах сидевшая в углу кабинета, вскочила с кресла и рухнула на колени перед Стрижом и Митрохиным:
— Нет!!! Не-е-ет! — закричала она. — Не убивайте! Роман! Павел! Не убивайте их!
— Пошла вон, проб…! — Стриж отбросил ее ногой.
— Уберите эту дуру, — приказал Митрохин своим офицерам.
— Все, я закончил, — сказал Бэрол Леви. — Все политические аспекты этих переговоров уже не по моей части…
— Спасибо, — ответил ему Горячев. — Приказ о нападении советских войск на лиц еврейской национальности, заключенных в Уссурийском крае, я уже отменил. Вы слышите, Купцов? Второе. Этот нарыв — я имею в виду концентрацию лиц еврейской национальности в Уссурийском крае — должен быть ликвидирован чисто мирным путем. Я предлагаю: в обмен на гарантии отмены китайской интервенции мы открываем свою границу, и все евреи, которые захотят, могут уйти через границу в Китай. Оттуда, как я понимаю, их вывезут в государство Израиль…
— Эти гарантии могут быть пустым звуком! — хмуро сказал генерал Купцов.
— Я думаю, что пустым звуком могут быть любые гарантии. Но здесь особый случай, — сказал Горячев и впервые дал Майклу Доввею достаточную паузу для полного перевода его слов. — Мы ведем эти переговоры на глазах всего земного шара. Если кто-то из нас нарушит свои обещания, он дискредитирует себя в глазах не только всего мира, но в первую очередь, в глазах своего собственного народа. Поэтому я готов поверить китайским товарищам на слово… Министр обороны Израиля генерал Натан Шамран вдруг бросил несколько реплик на иврите, и, кажется, именно в этот миг по советскому телевидению впервые в истории прозвучал иврит. Бэрол Леви перевел:
— Господин Натан Шамран считает, что прежде всего мы должны получить гарантии от советской стороны. А именно: советское правительство гарантирует, что впредь не будет искать решение своих внутренних проблем путем начала международного военного конфликта на китайской границе или в любом другом месте. Второе. Скажите, господин Горячев, что будет считаться, «добровольным решением», на основе которого любой еврей, заключенный сейчас в Уссурийском крае, сможет перейти в Китай? Свободный выбор этих людей должен быть гарантирован присутствием в лагерях наших наблюдателей…
— Нет, пусть там будет международная комиссия… — быстро и с какой-то явно торгашеской поспешностью вставил Горячев. И было в этой его поспешности вдруг столько характерно жидовской интонации, что стоящие в редакции «Последних новостей» тележурналисты прыснули от смеха, израильтяне Бэрол Леви и Натан Шамран засмеялись, и даже невозмутимые китайцы сначала улыбнулись, а затем и открыто расхохотались.
И вместе с ними хохотал в этот миг у телевизора весь мир простые работяги Урала,
артисты Большого театра в Москве,
американский Президент в Белом доме,
Зарудный, Гусько, Акопян и Стасов на Урале,
советские солдаты и офицеры в казармах
и даже евреи, стоявшие у радиоприемника в уссурийском концлагере.
И, хохоча вместе со всем миром, вытирая слезы смеха, возбужденные журналисты-телекомментаторы кричали в эфир:
— Он сделал это! Он сделал это! Великий русский президент Михаил Горячев вновь вышел на международную арену и выиграл свое Ватерлоо! Он сам, лично, один, организовал на наших глазах великое телешоу двадцатого века — впервые в мире открытые телевизионные международные переговоры на высшем уровне! Гениально! Но он выиграл это шоу не тогда, когда отдавал приказы генералу Купцову, и не тогда, когда согласился освободить евреев из концлагерей, а когда сказал одну единственную фразу и заставил хохотать весь мир. Хотя в этой самой фразе нет ничего смешного…
Да, в самой реплике Горячева действительно не было ничего смешного. Скорее, она была лишь попыткой отторговать хоть что-то. Но то, что она прозвучала с еврейским акцентом, заставило мир покатиться от смеха, разрядив в этом интернациональном хохоте весь страх и все напряжение последних часов.
Глядя на хохочущих вокруг офицеров авиаполка, Ларису и Майкла Доввея, Горячев сначала растерянно улыбнулся, а затем и сам невольно рассмеялся.
И вдруг что-то случилось на всех телеэкранах мира: лицо и тело Горячева деформировалось чудовищно и страшно — так в кинотеатре иногда «плывет» по экрану изображение из-за того, что лампа проектора расплавила эмульсию кинопленки…
Так брошенный в озеро камень уродует отраженные в спокойной воде деревья и облака…
Так атомный взрыв молниеносным ожогом оплавляет лицо земли… И белая, матовая пыль слепоты воцарилась вдруг на всех телеэкранах.
