передач, удивленно спрашивали друг друга:
— А куда делась эта, психическая?
Ангела с Небес среди них действительно не было.
— Да за цветочками пошла, для прокурора, — сострила рыжая.
Но Ангел с Небес была в этот миг совсем недалеко от них.
С усилием вытащив из бетонной стены свою сумку, она поставила эту сумку на цементный пол, отряхнула с плаща бетонную пыль и тяжело вздохнула:
— Господи, я совсем без сил осталась…
Затем подняла глаза.
Перед ней была мужская камера с двухъярусными нарами, зарешеченным окном и парашей в углу. На нарах густо, впритирку сидели и лежали зэки самого разного возраста. И среди них, на нижних нарах — Пачевский.
Ангел, снимая с головы косынку, осторожно улыбнулась:
— Боже мой! Сколько мужчин!
— Сука! Ты зачем пришла? — вдруг сказал ей Пачевский.
— Мужчина, — ответила она заискивающе, — я скучаю. Я принесла…
Но он вскочил и бросился на нее, крича и размахивая кулаками:
— Пошла отсюда! Вон! Проститутка! Тварь!..
Зэки, сидя на нарах, смотрели на него с интересом.
А он размахивал кулаками и орал на кого-то, незримого для них:
— Это я из-за тебя сел! На двенадцать лет! А у меня дети! Тварь! Паскуда! Вон отсюда!
Зэки все больше забавлялись этим зрелищем.
А Пачевский, схватив Ангела с Небес, продолжал что есть сил вбивать ее в бетонную стену, Крича:
— Вали отсюда! Вали на свою Венеру, сука! Ангел ёманый!
— Та-ак… — врастяг произнес Пахан в камере. — Еще у одного крыша поехала…
Он спрыгнул с верхних нар, медвежьей походкой подошел сзади к Пачевскому, который продолжал безумно биться о бетонную стену, и несильно врезал ему сзади по уху.
Но от этого «несильного» удара Пачевский рухнул на пол как подкошенный.
Пахан на всякий случай добавил ему ботинком по ребрам. И сказал:
— Ты! Псих позорный! Еще раз базар устроишь, в психушку сдадим! Понял? Вали на место, тварь!
Пачевский послушно пополз к нарам.
А Пахан вдруг изумленно заморгал глазами — под бетонной стеной камеры лежала пыльная женская косынка и стояла открытая сумка, полная банок сгущенки.
— А это откуда? — сказал Пахан и посмотрел на бетонную стену.
Но стена было совершенно гладкая, без трещинки.
Хотя под ней на полу лежала свежая бетонная пыль.
Вечером прокурор вышел из здания районной прокуратуры. Он вышел в первую московскую метель, зябко повел плечами, поднял воротник своей меховой куртки, сел в свою запорошенную снегом машину «форд», завел ее и покатил домой. Впрочем, домой или не домой, это значения не имеет, и узнаем мы об этом чуть позже. А пока имеет значение то, что был уже излет осени и в Москве шел снег — густой и мокрый.
«Форд» вырулил из боковых улиц на один из центральных проспектов, проехал несколько светофоров и свернул на Садовое кольцо.
На Кольце, как обычно, какие-то прохожие периодически выскакивали с тротуара на мостовую и голосовали, поднимая руки. Но прокурор равнодушно проезжал мимо них.
Зато если впереди маячили зябкие, в укороченных плащиках фигурки юных проституток, он чуть притормаживал — присматривался.
Но ничего соответствующего его взыскательному вкусу не попадалось, и он опять прижимал педаль газа.
И вдруг справа от него женский голос сказал в темноте:
— Мужчина, здравствуйте.
Он вздрогнул, машина опасно вильнула, соседние машины грозно загудели, но прокурор был с прокурорскими нервами — он выровнял свой «форд» и взглянул на женскую фигуру справа от него, на пассажирском сиденье.
— Ты кто? — сказал он, слегка охрипнув.
— Это не важно, — ответила пассажирка, взявшаяся невесть откуда. — Скажите, господин прокурор, что я должна вам дать, чтобы вы отпустили моего любимого мужчину?
— А-а! — произнес он, усмехаясь и приходя в себя. — Вот в чем дело! Ну, это зависит…
— От чего?
— Ну мало ли! Я должен посмотреть…
— Куда?..
— Не куда, а на что. Например, на тебя.
— Хорошо, смотрите…
В темноте женская рука протянулась к потолку машины, включила свет.
И теперь он увидел ее — огромные голубые глаза, влажные губы, высокая шея, бюстик торчком и осиная талия.
— Погасить? — спросила она после паузы.
— Нет. Ты кто?
— Я Ангел с Небес.
Он опять усмехнулся:
— Значит, бес в юбке. И за кого просишь?
— За своего мужчину. У него завтра суд, вы дали ему статью за книги, за левые тиражи.
— А-а, этот! Да, он получит двенадцать лет.
— А если… — И она повесила паузу.
— Если что? — спросил он, уже забавляясь своей, властью над ней.
— Если я дам вам ночь любви?
— Ночь за год! — сказал он тут же.
Она потемнела лицом и как-то опала в плечах.
— Ну? — сказал он.
— Ночь за три года… — устало предложила она.
— Нет, — ответил он жестко. — Или ночь за год, или он получит двенадцать лет.
Она задумалась и только после паузы решительно — словно в отчаянии — встряхнула головой:
— Ладно! — И повернулась к нему. — А ты выдержишь?
Он снова усмехнулся:
— А ты?
Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала:
— Не знаю. Но у меня два условия!
Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот:
— Валяй!
— Первое, — сказала она, сглотнув. — Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру.
— Хорошо. А второе?
— Только с презервативом.
— Почему?
— Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай!
— Куда?
— Тут близко. Я покажу…
