увеличилось количество самоубийц. Вчера на улице Заморенова двадцатишестилетний мужчина выпрыгнул из окна пятнадцатого этажа и разбился насмерть. На Крымском мосту прыжком в воду пытался покончить жизнь некто Александр Баронин. И вот прямо сейчас новый инцидент — на Бородинском мосту президент банка «Энергия века» собирается покончить с собой…
Надя оглянулась на телевизор:
— Что??? Как он сказал? Какого банка?
Кто-то из шахтеров пожал плечами:
— Какая-то «Энергия века»…
А телеведущий продолжал, нагнетая сенсационность:
— Наша съемочная группа уже подъехала к Бородинскому мосту, и сейчас нам покажут самоубийцу. Да, вот мне говорят, что наш корреспондент уже на связи, а фамилия самоубийцы — Кибицкий… Да, вот мне принесли справку: Павел Кибицкий, президент банка «Энергия века»…
— Боже мой! — в ужасе вскрикнула Надя. — Бородинский мост — где это?
— Тут рядом, — сказал Петрович, — на Смоленской набережной.
Надя, схватив Ванечку, сорвалась с места и бегом рванула к Смоленской набережной.
— Надежда, ты куда? — крикнул Петрович. — Ты же в розыске!
Но Надя не слышала, а с Ванечкой на руках что есть сил бежала по набережной. От тряски Ванечка расплакался, Надя просила его на ходу:
— Терпи, Ваня! Потерпи!..
У Бородинского моста была гигантская пробка, а вокруг моста — милицейское оцепление, густая толпа зевак, радиокомментаторы, машины и передвижные тарелки-антенны съемочных групп РТР, НТВ и ОРТ.
Надя ворвалась в эту толпу, крича в истерике:
— Пропустите!.. Пустите!..
Милицейские заступили ей дорогу:
— Стой! Куда ты?
— Там мой муж! Пустите! — закричала Надя. — Это мой муж!
На пустом мосту, отгороженный от толпы милицейским кордоном, Кибицкий, какой-то взъерошенный и с дикими глазами, уже стоял с наружной стороны перил. Свисая одной ногой над водой, он безумными глазами оглянулся на Надин крик и увидел Надю, которая вырвалась из рук милиции и бежала к нему по мосту с ребенком в руках.
За ее спиной один из ментов, посмотрев ей вслед, стал озабоченно листать оперативки с фотографиями разыскиваемых преступников.
— Стой! — закричал Наде Кибицкий. — Стой, а то прыгну!..
— Нет! Павел! Вы же высоты боитесь! — крикнула Надя.
— Боюсь, но прыгну! Уйди! — И Кибицкий сделал движение вперед, с моста.
Надя рухнула на колени:
— НЕТ!!!
Тем временем телекомментатор, стоя перед операторским краном, взахлеб рассказывал зрителям:
— Мы ведем репортаж прямо с места события! Только что молодая женщина с ребенком на руках прорвалась к самоубийце. К сожалению, мы не слышим, что она говорит ему…
А на мосту Надя медленно, на коленях двигалась к Кибицкому:
— У вас мама парализованная — как она будет без вас?
Кибицкий смотрел на нее.
— Слезайте, пожалуйста! — просила Надя.
Вдали, вокруг моста толпа, жадная до зрелищ, жала на милицейское оцепление. Милиционеры, взявшись за руки, с трудом сдерживали этот напор.
Кибицкий через решетку моста объяснял Наде:
— Я нищий, пойми!
— Слезайте, я вас прошу! — говорила она. — Ваня, скажи ему!
— Ты не понимаешь, — продолжал Кибицкий. — Я даже мамину квартиру заложил.
— Это не важно. Мы будем книги на улице продавать…
— Я чужие деньги угробил! Меня посадят в тюрьму!
— Мы будем вам передачи носить, за мамой будем смотреть… — Надя опустила Ванечку на асфальт. — Ваня, иди! Иди к папе, сынок! Как я люблю тебя? Я люблю тебя так, что скажи мне лишь слово…
Ванечка, еще нетвердо стоя на ножках, сделал несколько шатких шажков к Кибицкому.
Кибицкий смотрел на него, а Ваня, шатко шагая, на ходу протягивал к нему руки.
1977–2005
Пластит
По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»
От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.
Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.
Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело — стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее — безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог — молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними — горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок — пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
— Черная вдова…
— Засохнет теперь…
— Лучше бы их вместе убило…
— Нет. Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть — это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной — совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
— Это муж? Или брат?
— Муж.
— Горе… И давно его?
— Месяц.
