на память. Но там такая нищета, Господи! Так они повели нас в какой-то сарай, где навалом лежало всякое старье – прялки, самовары, старые косилки. И мы выбрали себе два самовара, которые еще не проржавели. Мы могли взять и десять – они нам дарили хоть все. Но мы взяли только два. Так теперь я должна платить за то, что спасла эти самовары! А? Что вы на это скажете?
Но к десяти часам все эти возмущенные речи уже истаяли в монастырской тишине, очередь разбилась на мелкие группы, объединяясь только при появлении каждого выходящего из комиссии, которого засыпали вопросами «Что пропустили?» и «Какая пошлина?». Допросив очередную жертву этой комиссии, очередь снова возмущенно бурлила минут пять – десять, а затем возвращалась в свое прежнее состояние томительного ожидания. Какой-то толстяк в джинсах и с виолончелью, прикрыв глаза и шевеля губами, зубрил английские неправильные глаголы, но поминутно подглядывал в таблицу-шпаргалку. Влюбленная пара впереди Нели ела бутерброды с красной икрой, а позади Нели рыжий художник с голубыми глазами продолжал негромко беседовать со знаменитым импозантным Буини. Показывая на вереницу картин, офортов и рисунков, прислоненных к стене храма, он говорил:
– Вы посмотрите, что мы все, оказывается, рисуем? А? Грязь! Грязь, гниль, убогость и какую-то жуткую, гнетущую дисорганику! Но почему? Почему сотни совершенно незнакомых людей разного возраста разных школ и разных талантов рисуют практически одно и то же?
– А правда, почему? – спросил холеный Буини, одетый в длинный черный шелковый пиджак-куртку и белоснежную сорочку с отложным воротником.
– А очень просто! Художники первыми видят и выражают духовную суть общества, – сказал голубоглазый. – И вот эта суть в картинах – сверху танки, а внутри гнилье и распад! Разве не так? Каждый ребенок с детства знает, что в школе он должен говорить одно, а дома – другое. Но если нужно врать учителю, то почему не соврать матери, а потом – жене, детям? Грязь заполняет эту страну, как разбухающее тесто. И от этой гнили тут все и рухнет, изнутри…
– А может быть, мы рисуем все здешнее черными красками, потому что мы вообще «жиды- очернители»? «Разрушители гармонии»? – усмехнулся Буини.
– Конечно! – подхватил левит. – Мы испытываем «звериную ненависть ко всему русскому», мы «хотим закабалить русский народ» и так далее! Но самое интересное, что все эти художники, которые стоят вот тут, испытывают не звериную ненависть, а звериную любовь ко всему русскому! Да, да! Почему лучший русский скульптор – еврей Антокольский? А лучший русский пейзажист – Левитан? Черт возьми, каждая его картина – это объяснение еврея в любви к России! Ни один русский художник не сравнился с ним в этом! А ведь иудаизм вообще запрещает евреям рисовать и лепить! Но стоит еврею вырваться из рамок запретов, как он начинает рисовать не Палестину, а свою любовь к России! Даже Шагал! Да вы спросите самого себя: почему ваши иллюстрации Толстого, Достоевского, Пушкина – самые лучшие? Или нет в России талантливых художников? Ерунда! Просто русские художники вовсе не любят свою Россию, уверяю вас! Не будем говорить о Глазунове – он спекулянт и просто торгует Россией. Но вспомните настоящих и самых русских – Репина, Сурикова и даже Васнецова. Где там любовь в смысле любования, обожания? Нету! С обожанием великие русские художники всегда рисовали только Палестину. Да, да, не смейтесь! От икон Феофана Грека и даже еще раньше до совершенно потрясного «Явления Христа народу». Это уже просто русская «Песнь песней» Израилю! Нет, так любить свою Россию, как Иванов Палестину, русские не могут. А могут только евреи. Но если мы, при нашем национальном оптимизме и нашей мистической любви к России, рисуем не пленительные русские пейзажи, а вот это, вот эту грязь и распад, то вы можете представить себе, какое количество гноя уже накопилось в этой стране?
– А вы уверены, что в Америке общество чище? – спросил Буини.
– А кто едет в Америку? – сказал голубоглазый. – Нет, в Америку едут только те, кто хочет себя продать. Я, правда, не знаю, купят ли там нашу русскую грязь, но, может быть, как экзотику и купят. А я лично хочу очиститься от всего этого…
– Даже от любви к России? – спросил Буини.
– О, от этого в первую очередь! – воскликнул рыжий. – Потому и еду в Израиль, в Кармел! Вы знаете, что такое Кармел? Это еврейское Сорренто – даже лучше! Надеюсь, Кармел перебьет мою влюбленность в Вологду!
– А если нет? Если оттуда вы будете бредить Вологдой, как Иванов Палестиной?
– Что ж, это может случиться… – вздохнул рыжий. – Но я хотя бы вывезу туда своих детей. Не в Америку же мне ехать с ними! Вы знаете, что происходит с нашими детьми в Америке? Вы почитайте письма оттуда. Во всех школах – наркотики, черные, проституция и школьная беременность. А в Израиле мои дети хоть будут иметь нормальное детство!
– Но там же армия, даже для девочек! И арабы со всех сторон! – продолжал искушать его Буини.
– Да, там армия, – согласился голубоглазый. – Но что лучше – иметь хорошую школу прекрасный климат, свою страну и ни одного антисемита вокруг, а в восемнадцать пойти в армию, получить самое лучшее в мире оружие и служить среди своих? Или уже в десять лет курить марихуану, а в школе напороться на нож какого-нибудь негра? А? Я для своих детей выбрал Израиль…
Неля слушала этот разговор и невольно впитывала в себя каждое слово. Все, что говорил этот голубоглазый, – один к одному к ее ночным мыслям. Лева, ее муж, тоже изоврался, как все в этой стране, и к тому же он не пропускает ни одной русской юбки. И не потому, что она плохая жена или он не любит ее, а потому, что переспать с кем-то на стороне – это нормальное дело, будничная доблесть советского мужчины. Такая же, как хлопнуть стакан водки и занюхать рукавом. А книга, которую он придумал, – кому она нужна в Америке? Кому там нужны книги про то, как мы стоим тут в этих очередях на оценку скрипок и серебряных вилок? Ну, стала бы она, Неля, читать книгу о дискриминации корейцев в Китае? Мы для американцев – те же корейцы. И еще он собирается спрятать эту книгу среди вещей и везти через таможню! Нет, из-за этой сраной книги она не станет рисковать детьми…
– А как насчет уровня жизни? – вдруг язвительно повернулся к голубоглазому сорокалетний бородач, стоявший впереди Нели. Он был явно влюблен в свою худую и юную блондинку-художницу с двумя десятками холстов в подрамниках и без – он то и дело приобнимал эту блондинку то за плечо, то за талию и кормил бутербродом с икрой. Неля, по-женски чуткая на флюиды интима, сразу разгадала в них любовников
– Вы знаете, какой в Израиле уровень жизни? – сказал этот влюбленный бородач голубоглазому левиту, настроившемуся ехать в Израиль.
О, конечно! – ответил рыжий левит, улыбнувшись. – Средний уровень жизни в Израиле в три раза ниже среднего уровня в США и в четыре раза ниже среднего уровня в Новой Зеландии. Но кто вам сказал, что в США вы сразу попадете именно в
– Ну… – покровительственно усмехнулся бородач. – Каждый человек стоит столько, во сколько он себя ценит, – и покосился на свою блондинку – как она оценила тонкость его ответа.
– О, я на свой счет не заблуждаюсь… – сказал левит. – Я просто художник. А вы, наверно, компьютерщик? Да?
– Нет, я кинооператор! – сказал бородач.
– Матвей снял девять фильмов, – добавила его подруга. – У него уже есть персональный гарант от голливудской общины.
– Поздравляю. Если можно, я дам вам один совет… – Тут левит вытащил из кармана длинный конверт с яркими американскими марками, открыл его, достал несколько листков бумаги, исписанных ровным мелким почерком, и стал читать откуда-то из середины: – «В Алтадене еврейская община встречает нашего брата прекрасно – селят в хорошей квартире, холодильник забит продуктами, а гардероб – такими вещами, которых в Москве и на черном рынке не достанешь. Но не дай вам Бог сказать, что в России у вас тоже был холодильник или – что еще хуже – машина! Эти немецкие местечковые евреи бежали от Гитлера в чем мать родила, и теперь они готовы помогать нам, если мы такие же, какими были они сорок лет назад. Или – что еще им приятней – если мы вообще дикари из Сибири. А мы сделали ошибку, сказав, что в Питере у нас был телевизор и холодильник, а в гараже – машина. И вот уже неделю никто из них к нам не приходит. А Гринштейны с самого начала прикинулись такими нищими, что им тут же подарили «Бьюик». Правда, не новый…» Ну и так далее, – сказал левит, сложил письмо ис улыбкой посмотрел на кинооператора. – Вы поняли?
– Спасибо! – пренебрежительно сказал тот. – Я все это знаю!
