— Hay, you! You are workin hard [Эй ты. Надорвешься]! — Отжимаясь от земли, я увидел перед собой шнуровку тупоносых черных ботинок и задрал голову вверх. Надо мной, заслонив солнце, стоял полицейский в отглаженных брюках; на его широком поясе висели пистолетная кобура, резиновая дубинка, коробка с патронами, уоки-токи, стальные наручники и кожаный планшет…
— В чем дело? — спросил я, не вставая.
— Встань…
Я встал, краем майки утер пот со лба. Полицейский был выше меня на голову и вдвое шире в плечах.
— Твое гражданство?
— США. А в чем дело?
— Ты живешь в этом районе?
— Да. На 180-й улице. А что?
— Ты видел этого мужика? — полицейский достал из планшета фоторобот — портрет не то негра, не то испанца.
— No, — сказал я.
— Посмотри внимательно! — приказал он.
— Тут не на что смотреть. Вы даже не знаете, он черный или испанец.
Полицейского это озадачило:
— Откуда ты это знаешь?
— Глянь на эти губы, — сказал я. — Это губы черного или испанца?
Полицейский посмотрел на фоторобот.
— Well… — сказал он в затруднении. — Н-да… Кажется, ты прав. Ты кто по профессии?
— Я писатель.
— Писатель? Если ты писатель, чего ты надрываешься этими упражнениями?
— Я собираюсь в командировку в Россию.
— Ясно. У них там столько же преступности, сколько у нас?
— Больше.
— Да ладно! — не поверил полицейский. — Я видел Горбачева по телику. Он замечательный мужик, не так ли?
Я поглядел на полицейского снизу вверх. Ему было лет сорок, у него была красная шея и конопатое лицо охайского фермера, но акцент негритянский — скорей всего, от постоянной работы в Гарлеме. Прочесть ему лекцию о России и Горбачеве или не ввязываться в дискуссию? Эти американцы знают о России столько же, сколько я о Тунисе или Индонезии.
— Может быть… — сказал я уклончиво и кивнул на фоторобот, который полицейский уже прятал в планшет. — А кто это?
— Насильник и перевозчик наркотиков. А наркотики есть в России?
— Конечно. Наркотики, насильники, грабители, рэкетиры и даже мафия. И плюс — КГБ.
— Так почему ж ты едешь туда в таком случае?
— Я должен.
— Ладно. Желаю удачи. Только будь там осторожен.
— Thanks, — сказал я и побежал домой — через туннель, в котором валялся черный бродяга с вывалившимся из ширинки членом… по загаженной бетонной дорожке вверх — мимо разворованных и сожженных автомобилей… по 180-й улице, мимо ватаги черных и испанских подростков, которые при красном семафоре стремительно набрасываются на машины и мыльной пеной замазывают им стекла еще до того, как водители успевают сказать, нужно или не нужно мыть им машину… Потом, задыхаясь, я взбежал по пыльной лестнице дома, где я теперь жил у Максима, — мимо груды мусорных мешков на каждой лестничной площадке…
Еще не вставив ключ в замочную скважину, я услыхал изнутри телефонный звонок. Никто не снимал трубку — Максим еще в шесть утра ушел на утреннюю церковную службу. Второй звонок, третий. Наверно, это Лиза по поводу денег или у Ханочки простуда. Быстрей!
Наконец я открыл три замка на обшарпанной двери, вбежал в квартиру, огляделся — где же этот f… телефон? С некоторых пор я обнаружил, что стоит мне поговорить пару минут по-английски, как я и мысленно перехожу на английский язык, и особенно на английский мат.
Телефон стоял в водопроводной раковине. Я схватил трубку.
— Алло!
— Mister Plotkin? — сказал бодрый мужской голос.
— Yes.
— Это Барри Вудстон из Вашингтона, из Международной Ассоциации журналистов. Поздравляю! Я был в советском посольстве, хотел получить визы для нашей делегации. И — вы не поверите! — ни одна виза не готова, кроме вашей! Только ваша! Так что готовьтесь! Вполне может случиться, что вы поедете один и будете представлять там всех нас! Ха! Ха! Ха! Вы рады?
— Yes, thank you [Да, спасибо]… — сказал я помертвевшим голосом и сел на шаткий стул. Я все понял. Еще ни одному туристу, а тем более русскому эмигранту, советское посольство не давало въездной визы заранее. Обычно они тянут с этой визой до последнего дня и чаще всего даже натуральным американцам дают визу лишь за несколько часов до вылета. А тут мне — за неделю! Все ясно, понял я, они оформили мне визу раньше всех, потому что для КГБ я — the Most Wanted Man [Тот, кого разыскивают]. То есть все мои ночные страхи подтвердились! ГБ ужасно хочет заполучить меня в СССР, а эти девчонки-секретари в советском посольстве случайно прокололись, выдали своих боссов. Но как же мне теперь отказаться от поездки? Ведь японцы уже заплатили три тысячи долларов за мой билет и за отель в России. Где я возьму деньги вернуть им такую сумму?
— Так что увидимся в аэропорту! — бодро сказал в трубке голос Барри Вудстона из Вашингтона. — Пожалуйста, приезжайте туда за два часа до вылета, хорошо?
— All right… — без голоса отозвался я. И сидел, не кладя трубку и даже не слыша, что в ней уже давно гудит гудки отбоя.
…Он уже был внутри автобуса, когда этот автобус подкатил к выходу на летное поле, чтобы везти нас к самолету. Высокий крупный шатен лет 38, серо-стальные глаза, квадратное лицо боксера, хрущевский нос картошкой, политбюрошная шляпа, узкий серый галстук и потертый пиджак на бычьей груди, расширенный пистолетной кобурой, спрятанной под мышкой, — он стоял в этом промороженном, с белым инеем на заклепках автобусе, стоял, возвышаясь у первого ряда кресел, и молча наблюдал, как мы рассаживаемся. Ася, маленькая скрипачка, влезла в автобус первой и побежала вперед, чтобы сесть в первом ряду, как это любят делать дети. Но он жесткой, сильной рукой отодвинул девочку назад — без единого слова, как вещь. И стоял лицом к нам, как статуя, все эти пятьсот метров между аэровокзалом и самолетом.
А в самолете он прошел в самый конец салона и сел там в последнем ряду, чтобы видеть нас всех на всем протяжении полета.
Но нам уже было наплевать на него! Мужчина, у которого отняли серебряные вилки, сказал громко и вызывающе:
— Я не понимаю! Они что — боятся, что мы угоним этот самолет обратно в Россию?
Жена испуганно дернула его за рукав:
— Тихо! Не дразни их. Черт с ними!
— Но я уже свободный человек! — воскликнул он.
— Это я еще не знаю… — осторожно ответила она. И действительно, почему даже в самолете нас посадили отдельно от остальных пассажиров? Ведь СССР — страна всеобщего равенства и в советских самолетах нет деления на первый и второй класс. Тем не менее в первом салоне огромного «ТУ-124» летели только четыре советских дипломата, отстраненно-надменных, в одинаковых серых костюмах (даже проходя через наш салон в туалет, они старательно избегали встречаться с нами глазами и делали вид, что нас вовсе не существует). В третьем салоне были только иностранцы — австрийцы и немцы. А мы, 27 измочаленных эмигрантов, включая грудного ребенка, парализованную старуху, умирающего от лейкемии
