Я уже говорил, что я против свального греха.
Однако и мне пришлось несколько раз принять участие в оргиях. Я имею в виду не банальные пьянки с групповым сексом, а нечто более колоритное, русское. Например, русскую баню…
Было это все в той же Горьковской области, на берегу великой и могучей русской реки Волги, но уже зимой, во время съемок многосерийного телевизионного фильма.
Однажды обком комсомола пригласил нашу группу выступить перед колхозниками передового колхоза имени Гагарина. Был подан автобус к гостинице, и вот режиссер, несколько актеров и актрис, кинооператор и я в сопровождении двух секретарей обкома партии поехали с шефским концертом к ударникам сельского труда.
Ехали долго — часа четыре.
Плохая, заснеженная сельская дорога то пробивалась через лес, то выскакивала на забеленные снежные поля, но очень скоро стемнело дочерна, печальные красоты русской природы утонули во мраке, и казалось, что наш автобус никогда не доберется до этих ударников.
Но два наших комсомольских лидера подбадривали нас:
— Ничего, ничего! Скоро приедем! Вы знаете, как вас ждут! Там вам такую встречу готовят!
Приехали, наконец.
Колхозная усадьба — огромная деревня — утопала в снегу и мраке, и только двери сельского клуба были освещены рыжими электрическими лампочками.
— Только недолго выступайте, — предупредили нас комсомольские вожди.
— Минут двадцать. А потом поедем в одно место, не пожалеете! — и загадочно улыбнулись при этом.
В клубе местная молодежь лузгала семечки и глазела на хорошеньких актрис и малоизвестного актера.
Во время выступления наши комсомольские гиды шептались о чем-то с руководителями колхоза и подавали нам из-за сцены знаки — мол, короче, быстрей, закругляйтесь.
Ну, мы закруглились — быстро отбарабанили каждый по две минуты какой-то ерунды, рассказали о фильме, который мы снимаем, и о тех сериях, которые мы сняли раньше и которые все они уже видели, но, мол, вот мы теперь живьем перед вами — те, кто делают этот фильм, и вы можете посмотреть его еще раз.
Киномеханик погасил свет, на экране пошли титры старой, первой серии, а нас уже спешно грузили все в тот же автобус, и вот опять мы катим куда-то в лес, к черту на кулички, проклиная в душе это идиотское путешествие в неизвестность.
А автобус, ведомый комсомольскими вождями, углублялся все дальше в какие-то уже почти таежные чащобы, пару раз буксовал, и мы уже боялись, что вообще заночуем в лесу, но наконец что-то мелькнуло впереди, какой-то одинокий свет, и скоро автобус вымахнул на берег мелкой речушки, а здесь, в окружении могучего елового и кедрового леса стояли два дома — большие, крепкие, с ярко освещенными окнами, с дымком над трубами сельских печей и суетой прислуги.
Замерзших, хмурых, чертыхающихся про себя, нас ввели в дом, — и мы ахнули — в просторной гостиной стоял длинный стол, уставленный немыслимой едой — гора горячих, дымящихся вареников, жареный поросенок, маринованные и соленые грибы, какие-то закуски и, конечно, батарея «столичной» водки… и пять девочек в белых передничках хлопотали над этим столом, приглашали:
— Садитесь, садитесь…
Мы опешили — как так?
За короткое, двадцатиминутное выступление — такой стол?
Но тут на двух «газиках» подкатили к дому еще человек семь — все руководство колхоза — от председателя и парторга до бухгалтера — дебелой краснощекой бабищи.
И уже позже, за тостами — первый за дорогую Коммунистическую партию, а потом за дорогих гостей оптом и поименно, — выяснилось, что привезли нас в загородный обкомовский дом отдыха и под «встречу с артистами» будут списаны литры водки и ящики продуктов из обкомовских фондов, а также — что в нашу честь топится сейчас русская баня и сразу после выпивки мы все вместе отправимся париться в баньку.
При этом у дебелой бухгалтерши, съедавшей взглядом нашего малоизвестного, но молодого актера, масляно туманились пьяные розовые глаза, а румяные комсомольские вожди тянулись рюмками к нашим артисткам и хлопали по спинам официанток — не краснеющих сельских девок.
Но актрисы и пожилой кинооператор идти в баню отказались, а мы — режиссер, молодой актер и я, выпив изрядно, дали себя уговорить при хмельном условии, что и официантки будут с нами париться.
И вот — баня!
Русская баня, натуральная, сельская. С темным предбанником, где рядом с деревянными лавками стоят ящики с жигулевским пивом, водка и жбан холодной воды, с просторной парилкой, жаркой печью, влажно- дубовыми полатями и березовыми вениками, отмоченными все в том же жигулевском пивке.
Дебелая бухгалтерша — голая, с неожиданно ладной, хотя и полной розовой фигурой — похотливо играя ягодицами, тут же плеснула на раскаленно-сизые камни несколько ковшей воды с пивом — и вся парилка заполнилась туманно-белым паром, и уже почти без стеснения входишь сюда голым, и сквозь парной туман смотришь, чья еще фигура появится в затуманенном проеме двери. И смешно, весело наблюдать, как, сначала застенчиво прикрывая руками грудь и лобок, вошла одна из официанточек или, прикрыв двумя руками пах, вошел наш молодой актер, но уже через минуту все забывают о природном стыде и плещут друг на друга из шаек водой, стегают на лавке друг друга вениками, хохочут, подбавляют парку и выскакивают в предбанник пивка хлебнуть…
Дебелая бухгалтерша оказалась прекрасной банщицей — она любовно, томно, с каким-то похотливо- нежным оттягом хлестала веником нашего молодого актера, потом кряжистого, матерого председателя колхоза, потом меня, грешного.
А распарившись, размякнув, уже почти без сил лезешь на верхнюю полку и лежишь, блаженствуя, лениво оглаживая рядом с собой влажное, спело-налитое тело официантки с мокрой торчащей грудью.
Еще нет ни похоти, ни желания, а только приятная слабость в распаренных членах, но затем постепенно что-то наливается, наливается в паху, а уже глядишь — кряжистый председатель колхоза голый соскакивает с полатей и зовет:
— Ну? Кто со мной до проруби? Что, артисты, слабо?
Артистам — то есть нам — слабо, конечно, вот так из парилки выскочить на зимнюю стужу и бултыхнуться в ледяную прорубь, и, оставив гостей, хозяева голяком выскакивают из бани. Впереди всех, взбрыкивая от обжигающего снега, бежит розовая бухгалтерша, от ее пудовых ягодиц, ляжек и плеч валит пар, и они с председателем колхоза ногами вперед ухают в ледяную прорубь реки, а следом за ними — круглогрудые официантки и местные комсомольские вожди.
Минуты через две все выбираются из проруби — с криком, с хохотом, и бегут обратно в баню, и мы за ними. Влетели в парилку, ковш холодной воды на камни печки, снова пар, жар, хохот и шум, а потом все вместе идем в предбанник пить пиво и калякать.
И уже незаметно, что режиссер с бухгалтершей остались в бане одни, и даже неохота думать, чем они там заняты в парном тумане, — завернувшись в простыни, пьем пиво, отбрехиваемся от сельских насмешек, и я ощупываю глазами одну из официанток и встречаю ее пристальный, не уклоняющийся взгляд, и уже с привычной ленцой, с таким знакомым оттягом замирает сердце.
И когда после очередного цикла — парилка, прорубь, снежная ванна и снова парилка — все уходят в предбанник пить пиво, в бане остаются уже две пары — я и официанточка Зоя, и на другом конце нижней лавки — наш режиссер с дебелой бухгалтершей.
