Хабаровске — это меня не касалось, в Москве она принадлежала только мне, и в дни ее приездов в Москву я таскал ее за собой повсюду — на Останкинскую телестудию, в Дом кино, в рестораны, таскал как редкую драгоценность, которую нельзя оставлять без присмотра.
Но именно это привело к драматическому исходу.
В ту зиму мы снимали очередной фильм километрах в сорока от Москвы, и я поселил телегруппу в пустовавшем зимой пионерском лагере — вся телегруппа, шестьдесят человек, жила в большом общем корпусе, а я, режиссер и оператор — в уютном флигеле, у каждого по своей комнате.
Это были замечательные дни, полные напряженной работы, — мы рано вставали и выезжали на реку на съемки, там стояли декорации партизанского лагеря, это был фильм о войне.
А длинными зимними вечерами мы играли в карты, пили водку, варили уху или на студийных машинах отправлялись в Москву, в ресторан Дома кино.
Конечно, я вызвал Галину из Хабаровска, и она неделю прожила у меня — днем, во время съемок каталась на лыжах и спала, а по ночам мы до изнеможения занимались любовью.
Я видел, что ей очень нравится такая жизнь — вокруг известные актеры, киношная суета, вечерние загулы в ресторанах, просмотры зарубежных фильмов в Доме кино и сладкий секс по ночам на лоне заснеженного Подмосковья.
И вот однажды из Ленинграда прикатил на съемки автор сценария нашего фильма. Молодой, тридцатилетний, талантливый и удачливый парень — его сценарии все больше входили в моду в киностудиях, а фильмы пользовались популярностью у зрителей.
Он покрутился на съемочной площадке, переписал по просьбе режиссера несколько сцен и пару часов покатался с Галкой на лыжах. А к вечеру она сказала, что ей пора улетать в Хабаровск — завтра там какой-то ответственный показ мод, и она должна быть на работе.
Надо так надо — мы собрали ее чемоданчик, я взял студийную машину, и в связи с такой оказией съездить в Москву к нам присоединился режиссер, пара актеров и сценарист, и мы все вместе сначала завалились в ресторан Дома кино, весело поужинали, а потом я собрался отвезти Галю в аэропорт, но она заявила, что ей еще нужно заехать к подруге, а оттуда она доберется до аэропорта на такси.
Что же, я отвез ее к подруге на проспект Мира, оставил в подъезде какого-то дома, но уже какое-то недоброе предчувствие шевельнулось у меня в груди.
И особенно оно усилилось, когда, вернувшись в ресторан Дома кино, где еще сидела наша компания, я не застал среди них сценариста — режиссер сказал, что у него какие-то дела, и что он уехал из ресторана минут двадцать назад.
Я хмуро выпил подряд три рюмки водки, завел машину и помчался назад, в наш пионерский лагерь под Москву.
Я уже не сомневался, что Галка сейчас с этим сценаристом в какой-нибудь гостинице, но что я мог поделать?
Я погнал машину домой, чтобы там спокойно напиться и уснуть.
По дороге, уже на подъезде к пионерскому лагерю, встречное такси с зеленым огоньком чуть не заставило меня свернуть в сугроб. Я выматерил его и погнал дальше. Я приехал за полночь, наша группа уже спала, и только на втором этаже, в комнате сценариста сквозь плотно задернутые шторы пробивался свет настольной лампы, а в вестибюле у телевизора старая гримерша тетя Сеня вязала что-то.
— Не спим? — бодро спросил я у нее. — Что вяжем?
— Платье для внучки… — ответила она негромко и не поднимая на меня глаз.
Мне это не понравилось, я спросил в упор:
— Тетя Сеня, — а вы нашего сценариста не видели?
Она молчала.
— Тетя Сеня, у него свет горит в комнате. Он что — вернулся?
— Угу… — пробурчала она.
— Не один? С Галей?
— Я ничего не видела. — сказала она, не глядя на меня, и я понял, что сценарист привез сюда Галку на такси.
Я захлебнулся от бешенства.
Что было делать?
Конечно, она мне не жена, и мы с ней не объяснялись в любви, и я прекрасно знал, что в перерывах между нашими встречами она спит с кем-то в Хабаровске, да и она знала, что я тут не храню ей супружескую верность.
Да, она была вольна спать с кем угодно и где угодно на стороне, но чтобы здесь — на виду у всей киногруппы! — такого наглого блядства я от нее не ожидал.
Я поднялся на второй этаж и постучал в комнату сценариста.
Там уже не горел свет, там было тихо, никто не отвечал на мой стук. Я постучал еще раз, громче — тишина, никакого ответа.
Ломиться в дверь?
Разбудить шумом всю киногруппу?
Что бы это дало мне кроме позора?
Я сказал в дверь:
— Хорошо, ребята, встретимся за завтраком. Спокойной ночи.
И ушел к себе, в свою комнату во флигель.
Конечно, я не мог уснуть.
Картины их страстей мучили мое воображение. Я живо, ярко представлял себе как уже не мой, а его Брат проходит через ее влажный рот в ее глубокую глотку и как он, а не я, сладко отключается от бытия, а потом пьет с ней коньяк и трахает ее в роскошный зад, и сжимает руками ее роскошную грудь, и снова и снова внедряется в ее горячую чуткую штольню…
Я не мог этого вынести — не помогал ни коньяк, ни снотворное, и к трем часам ночи я придумал средство мести.
Сценарист меня не интересовал. Я вообще никогда не виню мужиков, поскольку, если баба не захочет, то никто ее не трахнет и даже не изнасилует, поверьте.
Галка! Эта сука, курва, хабаровская шлюха — как она смела приехать сюда, в эту же киногруппу и на глазах у всех трахаться уже не со мной?
К трем часам ночи я придумал средство мести.
Я встал, оделся, разбудил вечно пьяного пиротехника Костю, взял у него ключи от склада пиротехники, и там, среди ящиков с автоматами Калашникова, дымовыми шашками, холостыми патронами и прочим «партизанским вооружением», нашел небольшой ящик с офицерским оружием — пистолетами «ТТ».
Конечно, боевых патронов у нас не было, но мне годились и холостые. Я зарядил пистолет и сунул его в карман своей меховой куртки. Потом вошел в общий корпус и сел у выхода на лестнице.
Дрожь нервного озноба еще била меня, но скоро я успокоился — теплая рукоятка пистолета грела руку, а приятное решение веселило сердце. Я твердо вычислил, что теперь, понимая, что я уже знаю о том, что они здесь, они не останутся до завтрака, а постараются смыться как можно раньше, до общего подъема на съемку. Пешком можно минут за десять добраться до станции электрички, а там — или на электричке или на такси до Москвы.
Я ждал, когда они выйдут, воображение уже не терзало мой мозг, я успокоился и боялся только одного — не уснуть бы на этой лестнице. Поэтому я периодически вставал и выходил во двор, на мороз — разогнать сон.
Мне и самому было немного смешно глядеть на себя со стороны — сумасшедшего ревнивца, дежурящего с пистолетом в кармане под окнами комнаты, в которой трахнули мою редкую хабаровскую драгоценность, это было похоже на киносюжет.
Но у меня сволочной характер — если я принял решение, я уже не отступлю, как бы горько я потом не расплачивался.
В пять утра наверху тихо скрипнула дверь, раздались осторожные шаги и приглушенный грудной Галкин смех. Этот смех подхлестнул мои нервы, с новой силой вспенил мое бешенство.
Она еще смеется, сука! Конечно, надо мной, над кем же еще?…
