Он хмуро и ожесточенно трахал ее, всегда под Вагнера и Бетховена, а когда успокаивался — включал Вивальди и Дебюсси.
Зинка стала уже своей в общежитии, ее уже знали все вахтерши и соседи Бориса по общежитию, и однажды в женском туалете Зинка, сидя в кабинке, услышала короткий разговор двух студенток.
— Ты видела эту новую Борькину шлюху? — сказала одна.
— Видела. Она его загнала совсем.
— Наташка сама виновата. Крутит парню яйца и не дает. Вот он и отводит душу…
Они ушли, а Зинка сидела в сортире и плакала без слез.
Теперь ей все стало ясно, теперь она понимала, почему он вызывал ее за полночь, а по утрам не смотрел в глаза. Он все еще встречался со своей виолончелисткой, он гулял с ней по концертам и кино, целовался в ее машине, а когда яйца уже распухали от спермы, вызывал Зинку, как скорую помощь.
Зинка вышла из сортира, умыла лицо и пошла в его комнату.
— Я хочу водки! — сказала она и выключила к чертям собачьим этого вкрадчивого Вивальди или как там его звали.
Борис удивленно посмотрел на нее.
— Я хочу водки! — хмуро повторила она.
Он, ни слова не сказав, ушел куда-то и через несколько минут притащил полбутылки коньяка. Зинка залпом выпила полстакана, закурила и спросила в упор:
— Ты ее очень любишь?
— Кого? — сделал он удивленное лицо.
— Эту Наташу твою.
— Ну, причем тут она? Тебе то что?
— Ты хочешь на ней жениться?
— Да прекрати ты, ради Бога! — он усмехнулся криво и полез к ней обниматься, но она вдруг с силой ударила его кулаком по лицу так, что у него кровь потекла из носа.
— Ты что, сдурела? Кретинка! — испугался и удивился он.
— Блядь ты, вот ты кто! Подлюга! — сказала Зинка и улыбалась вызывающе. — Ну что? Ну, ударь меня! Слабо? Дешевка! Музыкант вшивый!
— Пошла вон отсюда! Живо! Убирайся!
Он подошел к ней и стоял напротив нее, полуголый и бледный от злости…
— Вон, шлюха! — повторил он и даже толкнул ее в плечо.
И тогда Зинка плюнула в его окровавленное и еще любимое лицо.
Он размахнулся и ударил ее — неловко, по шее.
— Ну, еще! Еще! — насмешливо сказала она. — Ну! Тюфяк! Тьфу! Плевала я на тебя! Проститутка!
Он снова ударил ее — теперь уже больно, кулаком в грудь и тут же стал выталкивать из комнаты.
Уже на пороге Зинка отвесила ему звонкую пощечину, хлопнула дверью и, плача, побежала к выходу.
В коридоре за дверьми комнат слышалась все та же классическая музыка и современный джаз, стильные мальчики-музыканты в импортных джинсах варили на общей кухне черный кофе и слушали «Голос Америки», и какая-то полуголая пьяная блондинка играла в конце коридора на арфе.
Под их насмешливыми взглядами Зина пробежала вниз по лестнице, выскочила на улицу и побежала в соседнее районное отделение милиции. Перед входом в милицию рванула на себе платье у плеча и в милиции заявила дежурному по отделению, что ее только что изнасиловали.
Следы насилия были налицо — порванное платье, синяк на шее и груди. Зинку отвезли в райбольницу на медицинскую экспертизу, а два милиционера нагрянули по указанному Зинкой адресу — в общежитие консерватории и арестовали Бориса. Пятна крови у него на штанах свидетельствовали против него…
На следствии пол-общежития говорили, что Зинка приезжала к нему сама, а примчавшиеся из Ленинграда родители Бориса пытались подкупить Зинку подарками и деньгами, чтобы она отказалась от обвинения в изнасиловании, и тогда Борису грозило только пятнадцать суток за хулиганство и исключение из консерватории, но Зинка твердо стояла на своем — изнасилование.
Уж если Борис не достался ей, то он не достанется и этой виолончелистке.
И вообще она мстила им всем — всем мужчинам, которые насиловали ее тело с шестнадцати лет, пользовались ею как лоханью для спуска дурной спермы — даже этот любимый.
Суд — молодая судья с блудливыми глазищами и два народных заседателя — инвалиды Отечественной войны, априори ненавидящие этих развратных артистов и музыкантов, легко взяли сторону «простой советской фабричной работницы», совращенной «гнилым и распущенным» студентом консерватории. За развращение несовершеннолетней, за насилие и нанесенные телесные повреждения Борису Д. дали по статье 171, часть II УК семь лет исправительно-трудовых лагерей.
Его отправили в лагерь куда-то в Казахстан, а Зинка, рассчитавшись на фабрике, взяла в райкоме комсомола путевку в Талнах под Норильском, на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку.
С тех пор она терпеть не может классическую музыку и особенно — этого вкрадчивого Вивальди.
Глава XIII
Мокрое дело
Да, эта история могла бы стать прекрасным сюжетом для какого-нибудь западного порнофильма, разоблачающего распущенные нравы капитализма. Но произошла она, как ни странно, в столице нашей Родины Москве. Я не хочу менять в ней ни слова, а потому вот почти протокольная запись событий из уст главного героя… Но сначала пару слов о нем самом.
Я познакомился с ним случайно, когда возле «Госфильмофонда» в Белых Столбах под Москвой сел в такси и назвал водителю адрес:
— В Москву, Останкинская телестудия…
Молодой парень-шофер включил счетчик, и мы тронулись.
Дорога предстояла неблизкая — часа полтора езды.
Мы закурили, я молча дымил в распахнутое окно, зеленые поля Подмосковья стелились по обочинам дороги.
Минут через пять парень покосился на меня, спросил нейтрально:
— Значит, на телевидении работаешь?
— Да.
— Кем?
— Администратором.
— Угу… Понятно… — мы опять помолчали, мне было неохота ввязываться в разговор, но он вдруг сказал:
— А вот такую передачу можешь сделать — про блядство в натуральной жизни?
Я молча посмотрел на него — сейчас будет рассказывать о взятках в таксопарке, это любимая тема всех таксишников.
Но парень молча и хмуро вел машину.
Потом спросил:
— Ты женат?
— Нет.
— И не был?
— Нет, не был.
