Ну, а женщина — какая она ни забитая стала и развращенная, но что-то материнское в ней еще было все-таки, как ни наслаждалась она этой любовью втроем, этими двумя мужиками, но материнское сознание все-таки ощущало, что все это — на глазах у родной дочки.
И она решила как-то с собой бороться и пошла в Институт семьи и брака к врачу-сексопатологу. И рассказала ему, что вот, мол так и так — я живу сразу с двумя мужчинами, и мне это очень нравится, я уже с одним не могу, если муж не приводит приятеля, то я уже тоже не могу заниматься сексом, но я, мол, понимаю, что это ненормально, что же мне делать?
А врач ей говорит: вам нужно постепенно от этого отвыкать, иначе у вас может быть психический сдвиг.
Ну вот, приходит эта женщина домой и говорит мужу — а они уже брак зарегистрировали с этим Игорем — приходит и говорит, что — все, я была у врача, нам нужно прекратить жить втроем и постараться научиться жить как люди.
А он говорит:
«Раз так, я от тебя ухожу».
И — ушел.
И через два дня эта женщина сходит с ума — во-первых, она его любила ужасно, во-вторых, вся ее психика уже была напряжена и разрушена.
Короче, на второй день после того, как этот Игорь от нее ушел, женщина сходит с ума, на работе с ней происходит припадок, и ее прямо с работы увозят в психбольницу имени Кащенко.
А девочку забирает к себе в семью мать ее школьной соседки по парте.
И вот живет девочка в чужой семье, в нормальной, и однажды — ребенок все-таки! — в порыве откровенности рассказывает своей приемной матери все как есть — и про мать, и про дядю Игоря с его приятелем, и про то, что ее заставляли по ночам делать с дядей Игорем. Под большим детским секретом все, как было, рассказала доброй тете, у которой жила.
А та — немедленно в школу, к учительнице, а учительница к директору, а директор, ясное дело, — в следственные органы.
Ну вот… Когда мать этой девочки вышла из больницы, она тут же пошла за дочкой к той женщине. А та не отдает девочку — говорит: вы развратница, против вас возбуждено уголовное дело.
И действительно, было следствие, был суд — этому инженеру Игорю дали десять лет за растление малолетней, а мать приговорили к условному сроку заключения и разрешили ей взять ее дочь и жить под надзором райотдела опеки. Разрешили потому, что на суде эта женщина откровенно сказала, что жить с одним мужчиной она теперь не в состоянии, это ее абсолютно не возбуждает, а жить с двумя она не будет из-за страха сойти с ума и попасть в психбольницу. Так что мужчины теперь для нее — запретный плод, и единственное, что ей остается, — дочка, которой она теперь посвятит всю жизнь, А не будет дочки — что ее удержит от разврата и от психбольницы?…
А другая история — сельская, случилась в Костромской области.
Маша Белова, 18 лет, доярка колхоза «Завет Ильича» в Костромской области, была известной деревенской шлюхой. Вся деревня Красные Горки переспала с Машкой и не один раз. Сельские мальчишки за бутылку водки приобщались у Машки к первым любовным играм, а молодым сельским парням Машка давала задаром.
И случилась на деревне свадьба. Тракторист Алексей Посохин, красивый парень, гармонист, женился. На свадьбу пригласили всю деревню, но невеста поставила жениху условие — только чтоб не было на свадьбе Машки Беловой.
«Ну как так? — сказал жених. — Вся деревня будет, а Машки не будет. Это ведь еще хуже. Она напьется где-то и притащится на свадьбу все равно, да еще буянить станет!»
Короче, уговорил он невесту не позорить Машку и пригласить ее тоже.
И вот — свадьба.
Дым коромыслом с самого утра. В полдень выпили всю водку, какая была, распечатали сельский ларек, вытащили из подвала последние три ящика «Московской» и к вечеру опорожнили последнюю бутылку. Кончилась водка, да свадьба не кончилась — гуляет народ и выпить хочет. А пить нечего. У кого что было в доме в заначке — давно принес и сам же и выпил.
И тут Машка и говорит:
«Я знаю у кого самогонка есть — у лесника Савелия. Но я к нему лесом идти одна боюсь — пусть меня жених проводит».
Невеста, конечно, ни в какую — не пущу Лешку с Машкой в лес, и все тут.
А народ свое — давай водку, пущай идет, ничего с ним Машка не сделает, мы мол, время засечем, чтоб за сорок минут обернулись. Туды и обратно — сорок минут, ничего не случится.
Короче, пошел жених с Машкой к леснику Савелию во имя всеобщего блага. А дорога — лесом. И ночь в лесу. Минут через двадцать, когда уже к дому лесника приближались, Машка говорит:
«Подожди, Леха, устала я, все ж таки целый день пили, давай передохнем».
И села в траву на полянке. А жених возле нее на пенек сел, курит.
А Машка подползла к нему и говорит:
«Давай, Леша, поиграем, побалую я тебя».
«Да ты что! — говорит жених. — С ума сошла? У меня свадьба сегодня!».
«Ну, ничего, ничего, — отвечает Машка. — Что ты из себя целку строишь? Что мы с тобой не баловались, что ли? Я тебя с пятнадцати лет балую…»
А сама уже и ласкает его, целует, ну и он стал отвечать на ее ласки. Тут Машка расстегивает его ширинку и ныряет туда головой. Ну, и все произошло, конечно, но только пьяный Леха в тот же момент и уснул. А утром просыпается и ничего не помнит — как он в лес попал, почему Машка у него меж колен спит. Он ее тормошит:
«Вставай, мол, Машка, мы всю мою свадьбу проспали, как мы тута с тобой оказались?»
А Машка — мертвая уже, холодная.
Медицинская экспертиза установила, что захлебнулась Машка жениховской спермой…
А однажды пришлось мне защищать одного из троих ребят, обвиняемых в групповом изнасиловании несовершеннолетней.
Дело было заурядное и малоинтересное: трое ребят — двум по семнадцать лет, а третьему восемнадцать — пригласили к себе шестнадцатилетнюю проститутку, обещали заплатить, и когда набаловались с ней — не заплатили ничего и вышвырнули на улицу. А она со зла — в милицию, заявила, что ее изнасиловали. Ребят арестовали, посадили, началось следствие.
Меня назначили защищать одного из них — восемнадцатилетнего высокого красивого парня.
Следствие шло долго, около года, девчонку постоянно вызывали к следователю, устраивали ей очные ставки с этими ребятами, и вот в процессе этих очных ставок она влюбляется в моего подзащитного, в Генку Рыбакова. И пытается изменить свои показания, чтобы этого парня как-нибудь выгородить. А ребят обвиняли ни много ни мало — по статье 117, части III — за групповое изнасилование в извращенной форме. Извращенная форма — это за то, что они ее заставили сделать им все минет.
Вообще, кто установил, что минет это извращение — неизвестно, как будто есть какие-то легальные и нелегальные способы в сексе.
Мы, адвокаты, сколько раз пробовали бунтовать против этого, но милицейским следователям на это наплевать — раз минет, значит — извращение и все тут.
И ребятам грозили большие сроки.
Но тут следователь ей пригрозил: «Будешь менять показания, сама сядешь в тюрьму вместе с ними за ложные показания».
И тогда она выяснила, кто у этого Генки защитник, и пришла ко мне излить душу, — что вот, мол, влюбилась в него и хочет его спасти.
А как спасти, когда следствие уже закончено и вот-вот суд наступает?
Я, говорит мне эта девчонка, люблю его и выйду за него замуж, если он согласится. Тогда его могут освободить от наказания. И плачет — помогите, уговорите его жениться на мне. А сама крохотная, щупленькая, на вид четырнадцать лет, не больше, но — потасканная, сразу видно.
Ну, я — в тюрьму, получаю свидание со своим подзащитным и объясняю ему ситуацию.
