незыблемости половых ролей мужчин и женщин, предписанных самой природой и социальным наследованием. А его 'бусики', сотрудницы были женщинами совсем иных убеждений. Он долго не мог понять причин, полагая, что все их временами прорывавшиеся откровенности, включая и пренебрежение к мужчинам как к человеческим особям, результат эмансипации, феминизма. Лишь как-то раз один из сотрудников университета, застав Алексея Витальевича расстроенным после одной из стычек делового непонимания сотрудницами и, видимо, сочувствуя, объяснил, в чём дело. По словам этого коллеги, носившего вполне еврейскую фамилию, выходило, что всё дело в особенностях еврейского воспитания его сотрудниц, в особенностях их мировоззрения. Улыбнувшись полной неосведомлённости Федорова, никогда не придававшего значения национальности в любых вопросах кроме культуры и традиций, и взяв с него честное слово, что тот не выдаст источник сведений, этот коллега многое порассказал Фёдорову. Для этого они уединились в его лаборатории, чего, вообще-то, по условиям режима, делать не полагалось. Так Алексей Витальевич впервые познакомился с законами талмуда, сущностью сионизма, узнал и о резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 10 ноября 1975 года, согласно которой сионизм, с полным на то основанием, был отнесён к виду расизма, в сущности, отождествлён с фашизмом.
- Так что же мне делать? – просил совета Фёдоров.– Мне же от них ничего, кроме нормальной, добросовестной работы не надо. Да я и не подозревал ни об их национальности, ни о твоей!
- Ничего тут не поделаешь! – убеждённо ответил коллега– просветитель, мотнув головой. – Оставь всё как есть!
Фёдоров крепко пожал ему руку, прощаясь, и пообещал, что завтра же вернёт и словарь Даля на букву 'ж', и копию резолюции Генеральной Ассамблеи ООН № 3376. Всё это, однако, не помогло. Алексей Витальевич усвоил, что для его сотрудниц работа – лишь неприятная обязанность, необходимое зло, что диссертации, поскольку ничего в должностном положении не добавляют (даже при условии надбавки за степень!), лишь вредны, так как заставят ощутить свой истинный уровень. Но оправдать недобросовестное отношение к служебным обязанностям он не мог, не умел. Да, честно говоря, и в вопросе о диссертации Ершовой ему ничего не было ясно. Ведь сам– то он сделал почти четыре! Ну, первую, ещё по хирургии, не удалось завершить по причине смерти профессора, а у преемницы покойного руководителя были и свои взгляды, и свои. интересы, далеко вне рамок науки. Вторую он с блеском защитил. Но когда всего за восемь месяцев доработал её до уровня докторской, к тому же получив ещё два очередных авторских свидетельства, последовал разгромный отказ в допуске к защите. Лишь годы спустя Фёдоров узнал, что невзначай вторгся в сферу, негласно отведённую москвичам. И не просто москвичам, а тем, кого вполголоса и с явным оттенком презрения настоящие исследователи называли блатными. Пришлось браться за другую тему – уже с оглядкой на возможные 'подводные камни' и прошлую неудачу. Этой своей работы Фёдоров стыдился: он видел, что работал в заведомо неперспективном направлении, что вся эта официально утверждённая научная проблема ведёт в тупик. Но и здесь он сумел получить принципиально новые результаты, отчего молодой доктор наук и получил направление в сферу оборонной науки. Мог ли он на фоне такого личного опыта, своих убеждений и в своём официальном положении допускать недобросовестность, тем паче – откровенную халтуру?
В установленное время журнала с данными, необходимыми при составлении годового отчёта о НИР (научно– исследовательской работе), он так и не получил. Не было его и спустя ещё два часа. Лишь за час до окончания официального рабочего дня он получил истребованный журнал от Татьяны Петровны с напоминанием обещания вернуть его утром. На фальшивую улыбку своей сотрудницы Федоров не ответил. Он мрачно взглянул на часы и спросил:
– Вы так полагаете? Может быть, вы считаете, что я должен остаться здесь ночевать? Ладно, к обеду, пожалуй, управлюсь, – продолжил он, не дождавшись ответа и убирая в свой рабочий стол журнал, к которому при этих словах почему-то непроизвольно дёрнулась рука принесшей его сотрудницы.
Однако та, ни слова не говоря, вышла из лаборатории. Алексей Витальевич недоумевал: в чём дело? Почему она, то есть все они так странно себя ведут в связи с этим несчастным журналом? По правде говоря, эти результаты мало, что вносили в общие итоги НИР. Однако, поскольку всё это было внесено в план, поскольку надлежало отчитаться по всем полученным результатам, не представлялось никакой возможности исключить морфологический раздел.
Раскрыв журнал, Фёдоров сразу же обратил внимание на то, что первая страница склеена. Собственно, это был не журнал, а общая тетрадь большого формата, разграфлённая под журнал. В таких тетрадях за обложкой из дерматина следует лист плотной желтоватой бумаги, а затем уже идут 96 страниц, разлинованных, в данном случае, 'в клеточку'. Вроде бы, приклейка первого тонкого разлинованного листа к этому плотному соответствовала желанию сотрудниц, заполнявших журнал, не дать истрепаться этой странице, содержащей ключевые данные. Но Фёдоров заметил, что к первому листу из плотной бумаги приклеено два тонких, собственно тетрадных. Это порождало сомнения и вызывало вопросы. Расположив этот лист против света своей яркой настольной лампы, Фёдоров увидел, что первая страница, содержавшая данные, наклеена поверх другой, тоже содержавшей какие-то числа. А уже эта заклеенная страница была закреплена на первом плотном листе общей тетради, предохранявшем страницу от повреждений. Ненадолго задумавшись, Алексей Витальевич подошёл к шкафу с реактивами и выбрал в нём тот, что помог быстро и без повреждений разъединить склеенные листы.
Проделав эту процедуру, он пришёл в негодование: первый лист, впоследствии заклеенный, содержал два ряда данных, не совпадавших ни друг с другом, ни с данными второго, верхнего листа, прикрывавшего собой всё это. Заклеенные данные были нанесены чернилами. Другие, здесь же, – карандашом с небрежными следами резинки. Посмотрев выставленные на обозрение данные, сравнив их с плохо стёртыми карандашными и с сохранившимися чернильными на заклеенной странице, можно было прийти только к одному выводу – фальсификация.
Долго просидел Фёдоров на работе. Все уже давно разошлись. Именно, когда все ушли по домам, он быстро составил докладную записку на имя ректора университета, в которой не только мотивированно излагал свой отказ составлять ту часть отчёта, которая касалась фальсифицированных данных, но и доказывал сам факт фальсификации, а также высказал соображения на тему, чему эта фальсификация должна служить. Докладная получилась длинной – два листа на машинке через полтора интервала. Положив бумагу себе в портфель, Фёдоров позвонил на пульт, чтобы поставить лабораторию под охрану:
- Здравствуйте, объект номер двести восемьдесят девять сдал Фёдоров.
- Объект принял лейтенант Лебедев.
- Это ты, Стас?– уже другим, не официальным тоном произнёс Алексей Витальевич. Он симпатизировал этому милиционеру с тех пор, как тот, одетый в гражданское, как-то раз пришёл в лабораторию, быстро устранил неполадки прибора сигнализации, ловко орудуя паяльником, и высказал несколько дельных соображений по поводу лабораторного прибора, который мастерил Фёдоров.
- А вы инженер? – спросил он в тот раз.
- Да нет, что вы! Простой техник! Вот перехожу в милицию, будем вас под охрану брать!
Они тогда познакомились. Фёдоров похвалил техника за добротные инженерные знания, предположил, что в милиции при таких способностях он быстро дослужится до майора. Впоследствии так и вышло. Но в этот раз он сдавал объект пока ещё лейтенанту (или уже лейтенанту, ведь год
назад он был младшим), который вполне по-дружески
поинтересовался:
- А вы, я вижу, расстроены? Или просто устали? Отчёт, Алексей Витальевич?
- Отчёт. Но ты, Стас, угадал – расстроен донельзя. Представляешь, сотрудницы-то мои – данные подделали.
- А вы спуску не давайте! Я этих баб давно знаю, пораньше вас. Всё удивлялся, как вы ещё уживаетесь. Они же нас, русских, вообще за людей не считают.
- Да, так уж получилось . Кстати, в этом вопросе я тоже теперь грамотный. А просветил меня, знаешь, кто? Их, так сказать, соплеменник. Так что, Стас, люди разные бывают! Ну, пока!
- Что, ректору хотите доложить? Не советую.
- Правильно догадался, милицейская твоя голова. Но не могу же я на основании фальшивки отчёт писать! Да какой отчёт! Сам ведь знаешь, на кого мы работаем! – не договаривая, намекнул
